— А вы как думали? — подался к нему Третьяков.— Тут вам что, филателистский клуб? Вы сюда марками меняться приехали? «Заставить», — передразнил он. — Кого вы собрались заставлять? Там два десятка хорошо вооруженных людей. Судя по всему, участников чеченской войны. Бог вам в помощь, конечно, но учтите: любой из этих парней взнуздает вас, как лошадь, и прокатится по кругу. Каждый из них за последние три года убил столько народу, сколько вам не придется и за десять жизней! У этих парней вот здесь, — он постучал себя по груди, — ничего нет, кроме ненависти. Они злы на весь мир и на генералов в особенности.
— С чего это вы взяли?
— У вас есть дети?
— Предположим, есть.
— Сын? Дочь?
— Сын.
— Сколько ему лет?
— Допустим, двадцать один. Я не пойму, какое это имеет значение?
— А я вам объясню. Ваш сын ведь был призван в армию как раз в разгар чеченской кампании, не так ли? Где он проходил срочную службу? В Кантемировской? В Тамани? В Театре Советской Армии? В ЦСКА? Или вообще не проходил? Списан в запас по плоскостопию? — Четвертаков промолчал. — Вот за это они вас и ненавидят. А вы собираетесь их что-то там заставлять. — Третьяков вновь отвернулся к окну, подпер подбородок ладонью. — Не смешите людей, генерал.
— Выбирайте выражения, полковник, — побагровел тот.
— Да я только этим и занимаюсь, — ответил Третьяков, не поворачиваясь.
— Полковник, давайте не будем переходить на личности, — спокойно произнес Ледянский. — Итак, если я вас понял правильно, то в случае решения штурмовать башню делать это нужно при первой же удобной возможности, не оттягивая и не считаясь ни с чем, поскольку террористы не отпустят оставшихся заложников, как бы мы ни настаивали. Правильно?
Третьяков изумленно обернулся и уважительно хмыкнул:
— Абсолютно. Но только прежде чем вы отдадите соответствующий приказ, представьте, что там, в башне, среди заложников, ваша жена и ваши дети.
Ледянский едва заметно вздрогнул и в упор посмотрел на Третьякова. А тот уже снова уставился в окно, так что взгляду генерала открылась только широкая, обтянутая шинельным сукном спина.
Несколько секунд генерал смотрел в эту безразличную спину, а затем коротко скомандовал:
— Время. Командиров штурмовых групп в автобус. Снайперам приготовиться.
— Вы пойдете сами? — спросил Четвертаков. — Может быть, кого-нибудь из офицеров послать?
— Нет, — ответил тот. — Как командир штаба я имею полномочия принимать оперативные решения, это раз. Второе: если на переговоры придет генерал, это убедит террористов, что к ним и их угрозам отнеслись серьезно.
Гера «выплывал» из наркотической дымки плавно, словно рассеивался золотой туман перед глазами. И так же плавно приходила боль в разбитом лице, в боку, в руках. Он так и не ширнулся нормально. Вторую половину дозы вколоть не успел. Не дали, гады. И «баян» отобрали. Кэп, сука. Сам на «колесах» сидит, решил на халяву поживиться. А там кайфа было на полштуки баксов. Тварь. Морду еще разбили. Ладно, припомнится. Когда все закончится, он, Гера, достанет этих двоих — начальника и выб...ка-сержанта даже из-под земли. Достанет и закопает снова. Тепленькими.
Он пошевелился, и боль резким скачком рванула вперед. Растеклась по телу. Все болело, все. Падлы, твари дешевые. Гера поднял руку, коснулся лица и застонал, не столько от боли, сколько от злости. Не морда, а что-то страшное, распухшее, бесформенное.
— Че, Герыч? — подсел рядом Губа. — Больно, да?
— Пошел на х..! — заорал тот и снова застонал. Сморщился.
Подсохшие было ссадины и царапину полопались, и по разбитому лицу снова потекли капельки крови. Эти еще, заложники хреновы, пялятся, пялятся. Морды, что ли, никогда разбитой не видели, козлы? Забыли, что такое разбитая морда? Сейчас напомним.
— Че пялишься? — заревел Гера, глядя на амбалистого мордоворота. Тот поспешно опустил глаза. — Че смотрите, суки? Не нравлюсь?
Он оперся ладонью об пол, встал, хотя боль уже разгулялась вовсю. Заложники торопливо отворачивались. Сработал инстинкт: ни в коем случае не смотреть в глаза. Прямой взгляд в глаза — вызов. Не дразни зверя. Каждый надеялся, что пронесет и психопат выберет для вымещения ярости кого-нибудь другого. Главное, не его. Даже школьники перестали шептаться. Сжались. Им впервые за день стало по-настоящему страшно. Окровавленная, пошатывающаяся фигура приблизилась. Сейчас Гера был похож на кинозлодея в последнем, финальном эпизоде. Уже избитый, почти мертвый, но отчего-то все еще полный сил и готовности убивать. Только здесь нет храбреца-героя с безразмерным «питоном», готового разнести чудовищу башку решающим выстрелом.
Читать дальше