Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

– Про Льда и про Лагина? – переспросил Вишневецкий. В мозгу царил полный сумбур, и блатная манера вести разговор не вызывала у него ничего, кроме горячего тумана в голове и желания немедленно провалиться сквозь землю. – В пересылке? Да, я, честно говоря… сначала у меня спрашивал главный в бараке. Его называли Упор… А потом с ним что-то случилось… и спрашивал уже не он, – беспомощно ответил Борис Леонидович.

– Упор? Не слыхал… А что сталось с тем Упором? – с трудом поинтересовался Крест, придерживая себя за горло.

– Он умер, – сказал подошедший Лед.

Он жил не в этом бараке, но, наверно, какая-то добрая душа поспешила уведомить его, что Крест решил побеседовать о юности Ильи Каледина с учителем истории этого самого Ильи.

– Он умер от любопытства: у него переломилась челюсть, потому что, слушая Бориса, он отвесил ее слишком сильно, – пояснил Каледин. – Крест, а что ты тут на меня гадаешь, как будто рассчитываешь попасть в цвет? Или думаешь, на помойку набрел? Ты не гуся щупаешь, а своего же брата-сидельца. Мое биографие чистое, как говаривал один знакомый говночист. Ладно. Извини, если резок был. Только я играть в тайны со своими же не привык.

– Я и не собирался от тебя втихаря, – после паузы ответил Крест, и тут приступ кашля сломал его пополам. На этот раз двоим блатным пришлось помочь своему пахану занять на нарах нормальное положение, иначе тот просто упал бы на пол.

– Да, – сказал Лед. – Любопытство – убийственная штука.

– Крест… Ау… – шепнул один из воров. – Крест… Крест!

У смотрящего были абсолютно пустые светлые глаза и синеватое лицо, от которого разом отхлынула кровь. На горле расходились синеватые жилы. Вор тряхнул Креста, и голова того свесилась на плечо. Лед передернул плечами:

– Ну что смотрите? Креста к лепиле в санчасть еще час назад надо было, а не оленей сюда на разбор тягать! Леонидыч, пошел в барак! А то бригадир оборется…

После неожиданной смерти Креста на глазах всех его «пригретых» и «мужиков» Лед попал в еще больший авторитет. Лагерные врали изощрялись в выдумывании все более неправдоподобных историй, которые по мере передачи из уст в уста обрастали какими-то совершенно неправдоподобными слухами. Кто-то объявил, что Лед обладает умением убивать всякого не понравившегося ему человека, даже не касаясь его. Конечно, большинство слушали эти россказни, скажем мягко, критично, но находились и те, кто пускал фантазию во весь опор. Особенно много таких было среди граждан, которые отправлялись на этап с переводом в другое ИТУ или освобождались.

Самое интересное, что в часть этих идиотских россказней поверил и Вишневецкий. Впрочем, на его повышенную восприимчивость, наверно, оказывало свое влияние и ежедневное вкалывание на участке строящейся железной дороги, и не очень хорошая пища, изредка обогащаемая подкормками со стороны, и многое другое. Кроме того, у Бориса Леонидовича на тучной ниве ненависти к системе была взлелеяна и наконец вызрела одна совершенно роскошная идея фикс, которая при иных обстоятельствах никогда не запала бы ему в мозг. В один прекрасный вечер Борис Леонидович, только что вкусивший свою порцию разваренной плохонькой рыбы и китайской бурды в качестве ужина, отловил Илью неподалеку от так называемого «гильдыма» – барака, где жили зэки, отказывающиеся от работы. «Отрицаловка». Блатные. Словом, где жил и Лед.

Историк вынырнул на Каледина бесшумно и из-за спины, как кентервильское привидение:

– Илья!

– Фу ты… отойдем, что ли. Судя по твоему эффектному появлению, у тебя дело?

Сели на обломке бревна неподалеку от «колючки».

– Илья, я хотел бы как-то отблагодарить тебя за твое участие в моей судьбе.

– С чего ты решил, что я тебе помогаю, Леонидыч? А с Крестом просто так вышло, он давно не жилец был, запущенная чахотка у него была, еще в старое время нажил на киче. Я на таких уже насмотрелся. Сегодня кашлянул, а завтра – айда! – и ногами вперед.

– Я тоже на всяких насмотрелся, – отозвался Борис Леонидович, – и еще восемь с хвостиком лет смотреть. Звери. А помогаешь ты мне самим фактом того, что ты здесь есть. Что ты здесь в авторитете, а мне, каэру, отчего-то благоволишь. Знают то и кумовья, и парнишки из блатных, которым человечка на ремни порубить – как высморкаться. Напрямую, конечно, никто не скажет, а так лишний раз и собаку не натравят, и норму не удвоят, и, если что, не порешат и не захоронят под насыпью, как уже пару-тройку раз на моих глазах бывало. Вот за то и спасибо говорю.