Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

Было что-то экстатическое и страшное в том, как Лед вслух мерно перечислял все эти обыденные, ничего особо в себе не заключающие атрибуты советской лагерной жизни. Той жизни, которую, по счастью, точнее, по недосмотру надзирающих органов, не знал еще Борис Леонидович Вишневецкий, историк. Однако он терпеливо выслушал и сказал:

– Ну что же… Значит, все мы и виноваты, что так живем. Виноваты, что допустили. Есть охота, – добавил он. – А когда принесут?

– Сюда-то? Бог с тобой. Боюсь, как бы до этапа терпеть не пришлось.

Каледин оказался совершенно прав: только после того, как посадили их уже в Караганде из решетчатого «воронка»-автозака в вагонзак, прицепленный к одному из так называемых пятисотых поездов, идущих через весь Казахстан и останавливающихся у каждого закоулка, – только тогда удалось поесть. Конвоир сунул по плошке какой-то разваренной, отвратительно пахнущей массы, но Каледин успел шепнуть: «Не ешь! Ща все будет!»

И выяснилось, что в том же вагоне этапировался то ли в Барнаул, то ли в Минусинск, то ли еще дальше, за Байкал – сам Платон Ростовский, вор в законе и знакомец Льда. Сводила их судьба по мордовским лагерям и по одному из гнилых сердец ГУЛАГа, гонящих кровь по всему организму системы, – в Краснопресненской пересыльной тюрьме, стало быть. Конечно, ничего бы это не значило для Бориса Леонидовича, когда б не Лед.

– Это кто такой? – спросил Платон Ростовский, небольшой, поджарый человек с цепкими глазами, по виду – лет пятидесяти. Вокруг него на некотором расстоянии группировались блатные – воры постарше, расслабленные, немногословные, пропитанные тяжелым табачным запахом, и молодняк – быстроглазый, быковатый, с мятыми смуглыми лицами.

– Это, Платон, такой фраер, что он может и про Платона, и про Аристотеля, и про сестру иху Лыбедь, и про принцев из фартовых, и про мужиков из кондовых – про все может сбрехнуть, – нараспев ответил Каледин. – Скуку на раз-два разгоняет. Проверено в 35-й, у этой тли Титова. Мы только что оттудова прискакали. Ему Борис, правда, байки травить не стал, за что по физии и получил.

– Да, куму байки лучше не надо, – спокойно согласился Платон. – Шамать будешь, Лед? Эй, паря, тащи сюда какое-нибудь хрястанье с канкой, человек только что с курорта.

Принесли еду и выпивку во фляжке. Не чинясь, Лед выпил, закусил огурцом, с хрустом разжевал и, набрав полный рот картошки с тушенкой, стал с аппетитом поедать. Часть еды он передал Борису Леонидовичу.

– Тебя как занесло-то?

– Да вот, подсадили нас с Кара-Арысской пересылки. Душ пятнадцать. Пацанов человек пять, остальные все каэры [7] Каэр ( от аббр. КР ) – контрреволюционер. , «комсомольцы», контра по 58-й, в общем.

– Рассказчик твой, я смотрю, тоже по каэру влетел? – без обиняков спросил Платон.

– Леонидыч, расскажи про свой косяк, – спокойно кивнул Лед. – А то люди угостили, неловко их без внимания оставлять. На вот, хлебни для настроения.

…Новый 1939 год Борис Леонидович встретил уже полноценным заключенным одного из забайкальских лагерей. У него был бушлат с нашивкой, записная книжка с записями на нескольких языках, на одной из свободных страниц которой он значками отмечал, сколько осталось ему от десятилетнего срока. Лед был в том же лагере, но Борис Леонидович не видел его, не встречал на работах, не видел в санчасти и вообще за первые полгода содержания в лагере сталкивался с ним всего-то раза три. Потом восприятие времени притупилось, и месяцы слились в одну тупую, клейкую, плохо идентифицируемую массу – как то тошнотное варево, что швырнули ему при посадке в «столыпинский» вагон в Караганде. По каким-то неуловимым послаблениям по сравнению с другими, находящимися с ним в одном положении людьми Вишневецкий чувствовал, что Каледин все-таки приводит в действие какие-то рычаги и веревочки, чтобы помогать ему. А ведь все могло быть совсем иначе: приглянись он Платону и авторитетным ворам в качестве рассказчика-враля, был бы и на местечке потеплее – на раздаче в кухне, помощником нормировщика или там хлеборезом, и ел бы посытнее. Но не получилось. То, что с удовольствием, с тонко горчащей насмешкой рассказывал он Илье Каледину в одиночном боксе под Карагандой, не шло из него для утоления скуки вот этих зверолицых, этой кодлы, этих воров с татуированными плечами, с которых скалились бабы, пучились шпилями нарисованные соборы и раздергивали пасти чернильные наколотые львы. Какая-то губительная интеллигентская брезгливость… Много позже Борис Леонидович узнал, что в точно таком же качестве приходилось выступать знаменитому писателю Штильмарку, автору «Наследника из Калькутты», и вот тот справился успешно: рассказывал ворам про похождения на ходу измышленных героев из числа фартовых парней, которые оказывались принцами и короновались повелителями истинно правильного и четкого – криминального – мира.