Сергей Зверев - Разборки дезертиров

Как долго продолжалась эта принудительная «баня», вспомнить трудно. Долго. Люди терлись друг о друга, катались по гравию, шоркались о бетонную стену – то есть процесс происходил примерно тот же, что в стиральной машине, исключая стиральный порошок и горячую воду. Как ни странно, но эффект очищения, освежения (а где-то и просветления) присутствовал в полной мере. В тот момент, когда дышать стало нечем, водопад оборвался. Кончилась вода. Люди шевелились, недоверчиво поднимали головы. Похихикивая, вертухаи запечатывали водометы. Брезгливо обходя лужи, на середину двора взгромоздился Василий.

– Подъем, засранцы! Разлеглись, понимаешь… Добавки хотите? Быстро разделись и марш в барак! Одежду оставить!

Команду пришлось продублировать клевретам. Люди поднимались, дрожа от холода, сбрасывали рванье, переминались. Я видел, как обуреваемая нервным тиком женщина пытается присесть, закрыть руками грудь, жирные слезы текут по лицу, она совсем еще молодая, хотя и тоща до невозможности…

– Кому тут уши не промыло?! – грозно рычал Василий. – Марш в барак, кому сказано, проходимцы!!!

В бараке голую толпу поджидали сразу два сюрприза. Резкий запах хлорки и комплект безразмерной мешковины на каждой шконке. Прочная куртка и штаны с веревочными завязками на поясных петлях. Не хватало бирки с номером.

– Перемены налицо, господа! – ржал Василий. – Теперь всё как у людей! Теперь вы модники, едрить вашу… Но огромная к вам просьба, господа, не надо вешаться на этих веревках, на вес вонючего человеческого тела они не рассчитаны! Все уяснили? А теперь живо облачились и выходи строиться на ужин!

После постной каши и разбавленного чая лично меня поджидал еще один сюрприз. Обитатели барака со стонами расползались по шконкам, засыпали, едва коснувшись ветхих циновок. Я лежал на спине, делая попытку проанализировать ушедший день (на спине я засыпаю не сразу). Барак уже храпел, когда в проходе нарисовались вертухаи, волокущие тело. Избитого страдальца бросили на шконку Ивана Васильевича и, топая сапожищами, удалились. Пару минут тот лежал без движений, начал шевелиться, застонал. Приподнялся на локте. Не красавец – губы разбиты в кровь, бровь рассечена, волосы вперемешку с глиной. Взгляд блуждающий, затравленный. Я поднялся со шконки, стараясь не скрипеть, перебрался к новоприбывшему, сел на его нары. Он посмотрел на меня испуганно, вздрогнул, приподнялся.

– Постойте… – хрипло вымолвил, – мы, кажется, знакомы… Точно – вы работник военной прокуратуры, ваша фамилия Луговой…

– Натурально, – прошептал я, невольно озираясь на проход. – Мы с вами где-то встречались. Моя фамилия Луговой. А вы – капитан Хомченко, погибший под завалом у подземной реки…

Полночи мы вели с капитаном душещипательные беседы – вместо того чтобы набираться сил перед новым днем. Раненный в плечо, он угодил под обвал, даже пикнуть не успел. Накрыло с головой, за валом известняка последовал новый, который и спихнул капитана в воду. Оглушенный, с обжигающей болью в плече – спасло его только то, что он был прекрасным пловцом. Родную Волгу у Самары в пьяном виде переплывал трижды. Ни разу не касался дна! Легкие натренированы, конечности развиты. Сознания не потерял и всплыл где надо. Он видел, как кого-то бросило на камни (не меня ли?), вписался в излучину, а дальше вынесло на стремнину и потащило с какой-то дикой скоростью. Он сумел перевернуться на спину, загребал здоровой рукой, а поврежденной лишь поддерживал равновесие. Как долго продолжался этот «сплав»? Унесло комроты значительно дальше, чем прочих выживших. Понимая, что пора заканчивать это безумие, он погреб к берегу и, разумеется, снайперски вписался в отдельно стоящий камень, что, понятно, не добавило ни радости, ни здоровья. Очнулся до рассвета от выворачивающей боли в плече. Побрел по течению. Просушился, нарвал череды, обильно произраставшей вдоль берега – где-то слышал, что череда обладает свойством антисептика: растер похожие на крапивные листочки, обложил чернеющую рану, обмотал оторванной полоской от майки. Видно, сильно в голову ударило – вместо того, чтобы идти назад, продолжал двигаться по направлению потока. Забрел в лес, питался подножным кормом. Вихрем закружилась голова, рухнул в муравейник. Осознав значение оплошности, катался по земле, сбрасывая с себя оскорбленных «трудоголиков». Очнулся от угрюмого рычания. Кто-то оттащил собаку, склонился над ним. Дальше как в тумане. Очнулся командир караульной роты отдельного полка РВСН на сухой подстилке в убогонькой землянке. Горела печка с дымоходом в потолке. Люди в нелепых одеждах (давно он не бывал в городе – забыл, как одеваются бомжи). Немногочисленная семья, умели разговаривать – правда, не все. Пожилая женщина с худощавым миловидным личиком была нема, как самка-цикада. Дочь, худоба за тридцать с врожденным вывихом бедра – головка бедренной кости вывернута из гнезда таза – ходила, как «вольтрон». Щипала сосну на дранку, плела из нее корзины – всеми днями напролет. «Ох, папа, зря вы его сюда привели, – сокрушалась хромоножка. – Проведают злыдни – постреляют нас всех…» Охотник Мартын, притащивший Хомченко в деревню, мужик лет пятидесяти – немногословный, заросший, как леший. «Ваньку мне напомнил, – ворчал отец семейства, колдуя с травами. – Вылитый Ванька, чертяка… Ты не хнычь, парнишка, рана у тебя сквозная, гангрены не будет. Щас привяжем тысячелистника, отварчик мать-и-мачехи попьешь, встанешь через три денька…»