Сергей Зверев - Разборки дезертиров

Охотники, опьяненные погоней, азартно кричали. Джип с рычанием разворачивался. Еще одна граната рассекла воздух. Бегущий словно почувствовал – покатился по земле: осколки разлетелись под углом к горизонту. Пружина подбросила пацана: сжатый комочек взлетел на камень, обернулся (такое впечатление, будто он вскинул загонщикам средний палец), сиганул в расщелину. Загонщики разочарованно завопили, кто-то запоздало добежал до расщелины, швырнул в провал гранату, отпрянул, зажав уши…

Мы молчали, словно рыбы. А о чем тут говорить?

По прошествии пяти минут люди в камуфляже бродили по полю, весело обмениваясь матерками, достреливали раненых. Тот, что был похож на индейца, нагибался над телами и подолгу совершал над ними загадочные манипуляции. Кое-что из того, что он делал, удалось разглядеть. При помощи распорки «индеец» изучал содержимое ротовых полостей покойников, затем вставлял им в рот миниатюрные слесарные кусачки и… вырывал зубы. Добычу складывал в мешочек на поясе.

– А это что за черный стоматолог? – пробормотал я.

– Индеец, мать его… – пролепетала Маша, царапая ногтями землю. – Бусы будет делать, ожерелья, цацки разные… Они же как дети – эти индейцы…

– А почему черный? – не понял Балабанюк.

– А потому что сволочь, – огрызнулся я, – хуже черных следопытов. Традиция существует с наполеоновских войн: дантисты или люди, нанятые дантистами, ползали по полям сражений и удаляли мертвецам здоровые зубы. А потом находчивые стоматологи вставляли отшлифованный зубной материал живым. Покойникам без разницы, а живые были весьма довольны… не зная, разумеется, откуда «дровишки»…

Мы убили бездну времени на бесплатное шоу. Зрительских симпатий не было (разве что пацан, сумевший вырваться из ада, которому я от души пожелал поменьше в жизни неприятностей). Отморозки, опьяненные охотой, могли задаться вопросом: а какого хрена, между прочим, стая диких людей делала на поле? Убираться нужно было без проволочек. Мы спустились в овраг и побежали гуськом навстречу новым антипатиям…

Разболелся зуб – который по-хорошему следовало удалять еще лет пять назад. Хорошая реакция на слесарные пассатижи. Поэтому лишения (помимо зуба), выпавшие на нашу долю в трудном переходе, я воспринимал куда отрешеннее, чем остальные. И чувство голода мучило не в той степени. Попутчики изнылись – расход калорий колоссальный, а восполнять нечем. Корешками с малиной? Палить же по разной живности я запретил категорически – спалимся. Мы двигались по сложной местности своеобразными «галсами» – отклоняясь от курса то влево, то вправо. Лезли через бурелом – как сквозь непроходимую спираль Бруно. Ныли хором – по большей части в мой адрес. Можно подумать, я в компании самый сытый. Отбиваться не было сил; утверждения, что в Африке, например, за приличную еду почитают саранчу, термитов, личинки скарабея, срабатывали плохо. Консервативный вкус у наших людей. Но Бог не мог отвернуться от своих голодающих. Ни разу я не был охотником, но тут сработал инстинкт далеких предков: что-то шкрябнуло под ногами в высокой траве, замахало тяжело крыльями, побежало, а я уже падал на этот деликатес, широко распахивая объятия. Сжимал трепыхающегося олуха, искал горячее щуплое горлышко, чтобы скрутить его. Глупые животные – эти тетерева-косачи…

А потом таращился недоверчиво на мелко подрагивающего под ногами красавца. Коснулся осторожно носком, словно он мог ударить меня током, как электрический скат.

– Интересный способ диагностики, – не удержалась от подколки Маша. – Знаю, что мухи пробуют еду ногами, получая информацию о съедобности продукта, но никогда не думала, что этому подвержены и некоторые прокуроры…

Солнце стремилось к закату, когда мы вышли на Стремянку. Речушка, окруженная камышами, просевшими размытыми обрывами и шишками обнаженных пород, бурно несла воды. Несколько километров по течению – и поселок Кургуз, где имелся некто Демьян, а у Демьяна – информация интересного свойства. «В светлое время двигаться не будем, – распорядился я. – Ищем убежище, зарываемся, жрем глухаря и спим. Поднимаемся часа за три до рассвета и вторгаемся в поселок».

У Ульяны носом шла кровь. И вообще, у нее был очень нехороший вид. Бледная, как сырая штукатурка, приторможенная, вялая. Маша держалась, даже выразила желание постирать свое белье. И пока мы с Балабанюком наспех чинили костер, как-то умудрилась, не снимая всего остального, стянуть волнительные женские штучки и забраться в камыши. Периодически оттуда доносились мученические стоны и старческое кряхтение.