Юрий Гаврюченков - Золото шаманов

– Открывай, я у дверей.

– Никого на лестнице не видел? – опасливо спросил я.

– Вообще никого нет, а чё, должны лежать?

Сожалея, что не удосужился врезать глазок, я отворил. Слава вошёл и хмыкнул:

– Ну, у тебя, Ильюха, и видок нашороханный!

– Как живу, так и выгляжу.

Пока Маринка собирала вещи и приводила себя в порядок, я в красках описал корефану визит патриотов.

– Нормально развлёкся, – заключил Слава.

– Ласточкин, падла, всю кровь выпил, сука! Мент поганый! Это вообще характерно для нашей власти: люди хотят хорошей жизни, а им всё время устраивают весёлую.

– Да ладно, затихарись на пару недель. Потом нацисты отгниют со своими понтами и снова будешь жить спокойно.

– Отгниют они, как же! На меня долгов навесили за лечение увечных пацанов, через три дня отдавать.

– Ты всерьёз, что ли, заморочился с деньгами? – удивился Слава.

– Да плевать на них, теперь-то что об этом думать… Плохо, что Ласточкин после такого позора в залупу полезет. Зачем он разборку устроил? Знал ведь, что гестаповские методы со мной не прокатят, так нафига такой казачий стос?!

– Зря ты про его еврейскую маму фашистам наговорил. Представляешь, как он разозлился, когда пацаны ему рассказали? Ильюха, ты не ссы против ветра, лица потом от соли не оближешь.

– А что мне ещё в той ситуации было говорить, чтобы патриотов вштырило? Их же трое было против меня одного. Вот и пришлось мести метлой, не думая о будущем.

– В другой раз всё же думай, – из комнаты появилась Маринка с сумкой в руках. – Обо мне подумай.

– Обещаю, – сказал я. – Голова сильно болит?

– Болит.

Адский чудо-фонарь своей вспышкой превратил Маринку из яркой жизнерадостной женщины в тихое существо с красными слезящимися глазами.

– Представляешь, каково сейчас этим уродам? – утешил я её как сумел. – Им побольше твоего досталось, Ласточкин вообще почти вплотную стоял и тебя частично загораживал, а бойцам я вдобавок навалял.

– Ты просто Бэтмэн! – хмыкнул Слава.

– Vivere militare est, – провозгласил я, забирая сумку и подхватывая под локоток всё ещё неважнецки видящую Маринку. – Жить – значит бороться!

– А ещё говоришь про то, чтобы жизнь была хорошая, а не весёлая, – вздохнула супруга.

– Без приключений мы не можем, – признал я и добавил по возможности энергичнее, чтобы приободрить жену: – Но тот, кто с риском по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт!

– Ой ли, – снова вздохнула она.

Мы отвезли Маринку отдыхать от приключений к родителям, а сами поехали к метро.

– Хочешь, у меня перекантуйся, – предложил друган. – Ксения не будет против.

– Благодарю, но это на крайний случай. Без необходимости не хочу твою хату светить. Высади меня сейчас у метро.

– Давай я тебя до дома подброшу?

– Не надо, – мне категорически не хотелось вылезать при свете фар у самого подъезда, наоборот, тянуло прогуляться по дворам, осмотреться возле дома на предмет засады, просто подумать в тишине и одиночестве. Объяснить всего этого Славе я не мог. – Просто тормозни сейчас, дальше я сам.

В припозднившемся павильоне со всякой всячиной я купил свежие батарейки и перезарядил светошоковый фонарь. Кроме проверенного средства самообороны, я прихватил на случай встречи с патриотами ТТ и, после некоторого колебания, Сучий нож. Поначалу я хотел оставить его дома. У него была одна пренеприятная особенность: доставая, я всякий раз резался о его злое лезвие. Нож был с характером и не упускал возможности проявить свою сучью натуру. Давно пора было сшить ему ножны или хотя бы обмотать клинок бумагой и поверх скотчем, чтобы носить в кармане, но руки никак не доходили и я продолжал таскать финку по-жиганячьи – за ремнём. Если бы меня решили обыскать менты, я не задумываясь пустил в ход оружие. После всего содеянного в Усть-Марье иррациональные препоны в виде морали и сострадания исчезли окончательно, зато появилась ненависть к мусорам. К этому также приложил руку Кирилл Владимирович Ласточкин.

Провонявший смрадом бедноты метрополитен с отвычки не радовал. Как я раньше в нём каждый день ездил? По факту позднего часа пассажиров было немного, но и те напоминали «Едоков картофеля» Винсента ван Гога: морды у них были совершенно собачьи. Единственным светлым лучом в царстве деградантов была двадцатилетняя куколка, сидевшая напротив меня. Всю дорогу она читала глянцевый журнал, шевеля губами. Не в силах выносить это зрелище, я вышел на остановку раньше.

Не знаю, в чём была моя ошибка: то ли выскочил пригнувшись, то ли чересчур суетливо, однако едоки картофеля, пресытившиеся своей пресной диетой, решили подзакусить моим мозгом. По рассеянности я оказался на одной ступеньке эскалатора с пьяной женщиной, чья красота была сравнима лишь с красотой её наряда.