Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов

– Я правой ем, – Балдорис морщился, массируя руку. – Но тряхнуло – мама не горюй!

– Зато ствол прочистился, – цинично резюмировал Пухлый. – Теперь его не разорвёт, можно всем стрелять.

Постреляли все. Ухайдакали десятка три патронов. Револьвер раскалился и высох. От него пахло горелым торфом. Нашмалявшись вдоволь, мы с Акимом замутили обед, а покалеченный, но счастливый обладатель четырёхзарядного чудовища принялся протирать и смазывать свою находку.

Костерок ещё тлел. Перед тем, как оставить лагерь, я положил в огонь две жердины, чем избавил себя от лишних хлопот.

– Шпах! – приветствовал нас очаг взрывом необнаруженного патрона. Должно быть, лежал неглубоко. Сосновые хлысты вздрогнули, один чуть откатился, роняя искры.

– Ты же прощупывал – с укоризной сказал Аким.

– И на старуху бывает проруха, – пожал я плечами, – как тут все патроны углядишь, когда ими земля буквально пропитана! Здесь же, когда бои шли, леса не было. От Синявы остались только выжженные поля, по которым воюющие стороны ездили на танках друг по другу! А ты меня из-за одного патрона винишь.

– Да знаю я, знаю, – пробурчал Аким, вешая на дерево шпалер. – Ты лучше вот что скажи, чем будешь нас потчевать. Это я к тому: что за продуктас доставать?

– Супом, – ответил я.

– Из семи этих самых?..

– Не обязательно, – прикинул я ассортимент пищевых запасов, – сварганим полноценный обед.

Наполнили из индейского колодца казанок и повесили над костром. Помню, когда начинали копать оружие, воду всегда брали с собой, считая, что здешняя слишком грязная. Однажды поволокли в лес армейский тридцатилитровый бачок, тяжёлый, как смертный грех. Дураки. Но, впрочем, молодо-зелено. Потом уже, когда подросли, плюнули на санитарные предрассудки. Таскать на ремне по четыре фляги было невыносимо. Мы стали рыть ямы и вычерпывать из них водицу. Кипятили. Пили. Никто не умер.

Другой бедой являлись продукты. Они были тяжёлые и быстро кончались. Взрослея, мы наглели и умнели. Стали лазать по дачам, придя к выводу, что носить на горбу провиант – слишком обременительно, когда его можно украсть. В окрестных садоводствах трофейщиков не любили, могли запросто рыло начистить.

Разумеется, сейчас, став людьми солидными, мы не могли позволить себе заниматься ненужными глупостями и взяли в лес изрядный запас жрачки. Правда, я подозревал, что её надолго не хватит. Сие особенно не расстраивало. Станет скучно – вернёмся на базу, мы ведь развлекаться приехали.

Когда закипела вода, я заправил суп. Мы присели на бревно. Аким с наслаждением вытянул ноги, запелёнутые в холщовые обмотки, совсем недавно такие чистые, а сейчас измазюканные болотной слякотью.

– Как ты считаешь, – мне было интересно узнать мнение человека, у которого имелся свой взгляд на войну, – если бы немцы отодвинули красных за Уральский хребет, что было бы с европейской частью России?

– Был бы порядок, – ответил Акимов. – Никакого бардака бы не было. А ты как думаешь?

– Немцы очень деловой народ, – нейтрально высказался я.

– Нормальный народ, – заявил Аким. – Моя бабка оккупацию в деревне пережила. Она рассказывала, что немцы, когда пришли, никаких зверств не учиняли. Глупости всё это, что они грабили, сёла разоряли – пропаганда. На самом деле всё по-другому было. Заходят, допустим, в дом. Здравствуйте, говорят, нам нужны сальо, курка, млеко, можем обменять на керосин, тряпки или ещё какую-нибудь шнягу. Если отказывали им, шли дальше. Никакого террора не было. А вот когда набегали партизаны, тогда крестьянам были вилы! Наши, родные, выметали всё подчистую. Обязательно старосту повесят, пристрелят кого-нибудь сгоряча. Разбойничали страшно. В деревнях их боялись. А при немцах всегда был порядок. Людям ведь спокойствие нужно. Им же похрену, чья власть, главное, чтобы жить давали.

– Про партизан доводилось слышать немало разного, – сказал я. – Наверное, немцы их не зря вешали.

– Должно быть, имелся у них резон, – рассудил Акимов. – Просто так, думаю, вздёргивать никого не стали бы. Видел я кинохронику: вешают кого-то, но за какую вину – не написано. Может быть это злостный уголовник, которого по закону военного времени казнить полагается. До тюрьмы-то его надо везти, а в дороге кормить и охранять, что в прифронтовой полосе дело весьма затруднительное. А партизанов бандитами считали. Правильно, по-моему. Это ведь только в книжках пишут про благородные устремления, а если он на деле поезд под откос пустил, чтобы с товарищами помародёрничать, кто он после этого? Бандит, я думаю. Так?