Дмитрий Щербаков - Беспощадная страсть

— Давай… — тусклым голосом уронил Север. Он сейчас походил на марионетку с обрезанными нитками — этакая груда тряпья, а не человеческий персонаж.

— Когда ты впервые появился в борделе и устроил то, что устроил, — начал Кузовлев, — тебе сразу удалось убедить Милу, что теперь ты другой, не такой, как прежде. Тут мы с тобой рассчитали верно. Собственно, синдром жертвы сложился у Милы уже на моей «фазенде». Кстати, она ведь действительно поверила, что ты притащил ее туда только для того, чтобы обучить боевым навыкам и потом использовать как бойца-напарника. Это ты здорово разыграл. Скажи, ты и впрямь чему-нибудь ее научил?

— Научил… — ответил Север устало. — Теперь Милка в силах постоять за себя. И при необходимости сможет запросто завалить какого-нибудь бобра — она прекрасно стреляет. Она вообще очень обучаемая — все схватывает на лету. Только ни к чему ей моя наука, это ведь был только повод, чтобы держать Милку на «фазенде». Хотя в дальнейшем она пару раз выручала меня в бою…

— Вот видишь — ничего не пропадает даром! — воскликнул Павел с деланным воодушевлением — ему хотелось хоть как-то поддержать совсем скисшего друга. — Но я продолжаю. Итак, синдром жертвы сформировался у Милки еще на «фазенде». Но, конечно, его надо было закрепить. То есть вытащить Милку в большой мир, что ты и сделал. Кстати, тебе очень повезло, что едва вы приехали в город, на вас сразу же напали те бандиты и мент. Ты закрепил Милкино состояние уже в условиях общества, а не изоляции. Дальше все шло по накатанной колее. Милка не хотела тебе изменять, потому что любит тебя, и у нее не было такой физиологической необходимости, поскольку ты научился утолять ее потребность в регулярных изнасилованиях, создав у нее совершенно иной свой образ, чем раньше. Образ монстра, который ты пока благополучно поддерживаешь. Но… на данный момент это все, Север, чего ты добился. Повторяю, состояние Милы неустойчиво. Если вы с ней, например, расстанетесь на более-менее длительный срок или если ты изменишь стиль обращения с ней, она вновь вынуждена будет искать себе для секса каких-нибудь отморозков или идти на панель. Так что тебя ждут впереди еще очень серьезные испытания. Мужайся.

— Как же его преодолеть, этот ее подсознательный предел? — задумчиво произнес Север. — Что еще такого запредельного я должен выкинуть?

— Вот именно — запредельного! — подхватил Павел. — Нужен шок! Нужен поступок, который потрясет ее! Только смотри, брат, себя не сожги. Ведь если ты даже ради Милки обидишь невинного, сам не выживешь… С твоей-то больной совестью…

— Да знаю!.. — махнул рукой Белов. — Вот и болтаюсь в этих рамках, как дерьмо в проруби… Для Милки надо выглядеть инфернально жестоким, для себя — оставаться человеком. А нарушишь любое из этих правил, все одно — смерть. Веселая у меня жизнь, Паша! Ой какая веселая! Хоть сейчас в пляс пускайся!

Обратно Беловы ехали в спальном вагоне. Север почти не разговаривал с Милой — терроризировать ее у него сейчас не было сил, а задушевную беседу он позволить себе по известным обстоятельствам не мог. Так и молчали почти всю дорогу, перебрасываясь лишь самыми необходимыми фразами. Мила тоже не лезла к мужу с разговорами — привыкла уже, что ее «болтовня» его «не интересует».

«Возвращаемся, — думал Север. — Конечно, мы бы так и так вернулись — я не могу подвести Романова, он на меня надеется… Но насколько легче было бы в предстоящей войне с Газаватом иметь за спиной настоящего надежного друга, любимую жену, которая верит и понимает… А выходит, я опять один. Обреченный на одиночество… И если меня убьют, то я так и останусь в памяти Милки взбесившимся подонком, остервенелым жлобом и самодуром… Впрочем, надолго ли задержится Милка в этой жизни после меня? Она же на самом деле живет только мною, только надеждой вновь слиться со мной не одним лишь телом… И не понимает, мучительно не понимает, что происходит с ее любимым, почему он вдруг стал мерзавцем… А я ТАКУЮ женщину вынужден унижать, как последний самовлюбленный, тупой самец! Гад я, вот что! Но ведь ради нее стараюсь! Только ради нее! Будь проклят этот мир, наградивший ее столь подлой болезнью!»

Вагон плавно покачивался, перестук колес успокаивал, смягчал душевную боль.

«Нет! — сказал себе Север. — Я не должен погибнуть, не имею права! Я должен выжить и победить! Не одного поганого Газавата, а весь этот смрадный мир, все его зло и подлость, воплощенные в Милкиной нимфомании! Врете, господа хорошие, я не дам себя убить! Все только начинается!»