Дмитрий Гаврилов: Космические страсти

Профессор скакал по лаборатории, как неугомонный ребенок конца двадцатого века, которому предложили стрельнуть раз-другой из бластера. Веог, застав учителя в столь радостном расположении духа, даже засомневался, в своём ли уме почтенный педагог.

— Воды? — cпросил он профессора.

— К черту воду! К черту всё! — раздалось в ответ.

— А что же тогда? Может, скорую? — cнова предложил Веог, поглядывая в окно, и живо представил, как белый с красным крестом на боку шлюп лихо причалит к балкону, оттуда вылезут столь же белые братья милосердия…

Профессор, нервно приплясывая, направился к ученику — тот испуганно посторонился, но в паре шагов от растерянного Веога учитель внезапно остановился, сдвинул очки на нос, заложил руки за спину и молвил, менторским тоном:

— Ну-с, надеюсь, мой дорогой, вы сумеете научно доказать мне, что я не сошёл с ума.

Веог промямлил: «Попытаюсь…», он-то понимал, что все признаки помешательства налицо, и потому добавил ещё мгновение спустя про себя — «хотя, сомневаюсь…».

— Можно ли доверять этой самой дурацкой электронике? — спросил профессор, обводя рукой полукруг. Веог проследил за его ладонью взглядом и стал осторожно пробираться вдоль лабораторного стола к кнопке пожарной сигнализации.

Не тут-то было, профессор преградил ему дорогу.

— Успокойтесь! Вам вредно волноваться! Я сейчас, — обнадежил Веог и попытался выскользнуть за дверь.

— Нет уж, — прорычал педагог, — придётся и вам посидеть здесь!

Совершив ловкий манёвр, профессор оказался у двери раньше своего аспиранта и ввёл внутренний код. Замок слабо щёлкнул, Веог больно-пребольно ударился плечом о стремительно закрывшуюся панельную плиту. Он круто развернулся.

— В чём дело, профессор! — рассвирепел Веог.

— Э, батенька! У вас нервишки не в порядке, — хохотнул профессор и подмигнул опешившему аспиранту. — Будет лучше, если вы сами во всём убедитесь.

— Всё ясно! Вы опять совершили гениальное открытие.

— Не скрою, мой друг, оно далось мне с превеликим трудом, — обрадовался такой догадливости профессор. — Но я больше склонен доверять своим глазам и простому электронному микроскопу, чем всем этим новомодным приборам. Можно подумать, кто-то нарочно так усовершенствовал земную технику за последние десятилетия, чтобы учёные прошли мимо фактов, лежащих буквально на поверхности, доверяя бесчувственной умной машине. Химики, смешно сказать, уже не знают, лить ли концентрированную кислоту в воду, или воду — в кислоту…

— Человечество сотни лет, профессор, шло к такому обществу, в котором даже уборщица сумела бы управлять страной, — возразил Веог. — Чего же вы хотите? Ей главное, чтобы техника работала, а как прибор устроен — уже совсем не важно, как не играет роли и тот закон, которому прибор подчиняется в действительности.

Словно кто-то свыше внял словам Веога, замок снова слабо щёлкнул, и в проёме показалась тётя Клава с ведром и шваброй. Она грузно перевалила через порог и исподлобья глянула на учёных:

— «Интеллигенция вшивая», мать вашу! — прочитал Веог в её глазах.

— Гляньте-ка сюда, мой юный друг! — сказал профессор, и, не обращая внимания на уборщицу, потянул ученика за рукав к столу, где в маленькой прозрачной баночке лежал какой-то тёмный образец.

Веог хорошо помнил присказку профессора, что, может, на полу это и грязь, но в пробирочке любая грязюка — это сложное химическое соединение, достойное исследования.

— Вот фрагмент инопланетной материи, я не скажу просто вещества, потому что не хочу вводить вас в заблуждение. Единственный, что нам удалось тогда получить и сохранить. Уже много-много лет, как он был доставлен одной из первых наших экспедиций сюда, и по непонятным для меня причинам сдан на склад с пометкой — «не заслуживающий внимания». Я раскопал его и изучил независимо, — воодушевлено продолжал профессор.

— Хлюп, — Веог обернулся, это тётя Клава погрузила тряпку в ведро. Она достала из кармана необъятного халата пластмассовую бутыль и принялась отвинчивать крышку. Та поддавалась туго.

— Не отвлекайтесь, коллега! — вернул его в научную действительность голос профессора. — Я исследовал… Я провёл один из допотопных тестов, какой помнят лишь романтики, рождённые на заре космической эры, самый первый тест, который ни одна машина не делает, потому что не способна отличить живое от неживого. Так вот, этот образец содержит лишь один изомер [Cr+3en3]3+ , тогда как все неживые формы содержат два — правый и левый.