Гарольд Койл - Крещение огнем

"Ну и ладно, — подумал он. — В конце концов, спешить особо некуда: ведь на дивизионном КП у меня нет никаких неотложных дел. А потом, начать атаку после рассвета — пожа­луй, даже лучше". Капитану не давала покоя мысль о том, как вертолеты-штурмовики в кромешной тьме смогут обеспечить им огневую поддержку. Пусть и пилоты, и стрелки — настоящие асы, пусть на вертолетах установлены специальные ночные прице­лы, — все равно в этих прицелах и свои, и чужие ночью выгля­дят одинаково. А при утреннем свете стрелки смогут воспользо­ваться дневными прицелами и будут смотреть, прежде чем стре­лять.

Перед тем как выбраться из лощины, по которой они проби­рались последние полчаса, Гарольд обернулся к полковнику Гу­ахардо и кивнул. Пришло время полковнику и его проводнику занять место во главе группы.

Сорвав пластырь со рта Лефлера, Гуахардо, глядя на францу за в упор, еще раз шепотом предупредил его — на случай, если тот забыл:

— Будешь сотрудничать — увидишь солнце. Попробуешь на­дуть меня — и ты покойник. Все понятно?

Лефлер кивнул, вытирая рот.

Вынув пистолет из кобуры, Альфредо махнул в сторону лагеря:

— Вперед, мой друг. Мы — следом.

Все четверо выбрались из лощины и направились в сторону задней стены здания, которое Лефлер называл столовой. Пер­вым шел француз, за ним — Гуахардо, далее — Керро, а замы­кал цепь Гуляка Эдци. Столовая располагалась на восточном краю лагеря наемников. На южной стороне находились склад и мастерская, приспособленные под жилые помещения. Здание быв­шей конторы в западной части лагеря их главарь Делапос ис­пользовал как свой штаб. Если Гуахардо интересовало здание конторы, где должен был ночевать Делапос, то Гарольд сосредо­точил свое внимание на инструментальной кладовой и гараже, ограничивавших северную сторону двора. По словам Лефлера, именно там держали заложников. В ходе разведки он собирался это проверить, чтобы облегчить задачу Козак. Тогда, если пове­зет, ее люди смогут освободить пленников прежде, чем начнется заварушка. А все остальное будет предельно просто: выстроить солдат Козак в шеренгу, и пусть прочешут лагерь, расстреливая всех на своем пути.

Добравшись до задней стены столовой, все четверо прижа­лись к ней и, переводя дыхание, прислушались — нет ли побли­зости часовых. Выждав минуту, Гуахардо, обращаясь к капита­ну, произнес:

— Ну что ж, мой друг, здесь мы с вами расстанемся.

Даже в предрассветной темноте Гуахардо увидел изумленное лицо Керро. Капитан едва сдержался, чтобы не воскликнуть:

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне, мой друг, нужен их главарь. И я не могу полагаться на волю случая. Навряд ли мы сможем найти его и взять живьем после того, как ваша красотка-лейтенант и ее люди откроют огонь. Поэтому я забираю проводника и вместе с ним отправля­юсь на поиски сеньора Делапоса. Так будет надежнее. Да вы и сами это понимаете.

Гарольд не верил собственным ушам. Он понял, что полковник задумал это с самого начала. Вот ублюдок! Вонючий ублю­док! Нет, так легко он не сдастся!

Veni, vidi, vici [11] Пришел, увидел, победил (лат.)

Юлий Цезарь

Полковник Молина не спеша вел членов американской деле­гации по коридорам президентского дворца. Он рассчитывал таким образом позволить гостям обдумать только что сказанное им, а заодно и полюбоваться фресками на стенах. "Может быть — думал Молина, — американцы наконец научатся видеть в нас гордый народ, с достойным уважения прошлым".

Эд Льюис не подозревал о замыслах Молины, но, тем не ме­нее, красота фресок захватила его. Пока государственный сек­ретарь и его помощники, приглушенно беседуя между собой, вслед за Молиной ушли вперед, он задержался, оглядывая яркие, полные жизни настенные росписи. Кроме своей красоты, они пытались передать ему еще что-то, чего он пока не мог понять. Перед фреской, изображавшей множество людей, Льюис оста­новился. Приглядевшись, он узнал одного из них. Панчо Вилья. Конгрессмен всмотрелся в его лицо, потом — в лица окружав­ших этого героя людей, и обратил внимание на то, что лицо Вильи — единственное знакомое ему лицо — было лишь одним из множества, и не занимало центрального или вообще сколько- нибудь заметного положения. "Как это страшно, — подумал он, — единственный мексиканец, которого я знаю, считается у нас, в Америке, бандитом".

Прошло несколько мгновений, прежде чем погруженный в свои думы Льюис заметил, что он — не один. Повернув голову, он без особого удивления увидел, что незаметно подошедший сзади полковник Молина остановился рядом и смотрит на ту же фреску. Когда, не глядя на Льюиса, Молина заговорил, голос его звучал тихо, почти благоговейно: