Феликс Разумовский - Кара

А между тем Северную Пальмиру окутала теплая летняя ночь. Городские шумы постепенно затихли, воздух сделался свеж, а в залы ожидания тихонечко потянулись мойщики — воры, имеющие дело с заснувшими пассажирами.

К полуночи Ксюха уже успела дважды побывать в гостеприимном купе рижского скорого и решила немного передохнуть. Выбравшись на перрон, она неторопливо направилась к буфету и уже около самых дверей кто-то придержал ее за локоть.

— Дорогая, на кларнете сыграем? — Высокий грузин в белом костюме, волосатый настолько, что черная шерсть густо выбивалась из-под ворота рубахи, распушил в улыбке усы: — Со мной пойдем, бабок отмусолю, сколько скомандуешь.

На большом пальце правой руки у него был наколот знак воровского авторитета — летящий орел, и, соврав:

— Я сулико не танцую, — Ксюха быстро пошла прочь. Любитель анального секса резко махнул рукой и направился к безотказной, как трехлинейка, Пашке.

Ввиду ночного времени народу в рыгаловке было не много — изрядно пьяный старлей-подводник давился макаронами с возбужденной сосиской, сарделькой то есть, солистка Клавка в обществе каких-то девах неторопливо хавала пломбир, заедала, видимо, настроченное. Хрустнув юксовым, Крыса протянула его буфетчице:

— Зинуля, свари кофейку.

В обмен на рубль ее осчастливили настоящим двойным в обычной чашке. Заев горьковато-бодрящую жидкость шоколадиной «Ноктюрн», Ксюха по-новой накрасила губы, мазнулась духами и со свежими силами отправилась на работу.

Ходить ей пришлось недолго. Неподалеку от пригородных касс за ней увязался классно прикинутый толстый мужичок — в костюме, очкастый, судя по всему, пыженый соболь.

— Полюби меня, киса. — Дядька был вгретый, густо благоухал коньяком и «Шипром», а из кармана у него торчала настоящая шариковая ручка. — Будь ласкучей со мной, сделай письку ковшичком.

— Да хоть брандсбойтом, пожарным. — Ксюха ухватила клиента под локоть и, быстро подтащив к находившемуся на отстое составу, особым образом постучала. — Лайма, это я, Ксюха.

Вообще-то, проводницу звали Хельгой, но дверь все равно открылась. Толстый, как пивная бочка, рыжий кондюк Виестур, служивший еще и сутенером при своей напарнице, открыл в улыбке щербатую пасть:

— Она очень занята, — и, махнув рукой куда-то в глубь вагона, смачно заржал.

Неожиданно заткнувшись, он уверенно двинулся полутемным проходом мимо дверей, сквозь одну из которых доносились громкие, сладострастные стоны — уж не Хельга ли старалась? — и, отыскав свободное купе, открыл его специалкой:

— Бог в помощь. Желаем чего-нибудь?

— Мы желаем чего-нибудь, дорогой? — На секунду Крыса нежно прижалась к клиенту и, когда тот со второй попытки вытащил из лопатника червонец, повернулась к кондюку: — Виестур, разбодяжь нам водочку черным бальзамчиком.

Моментально тот заказанное приволок. Выжрав адской смеси изрядно, очкастый дядька сделался нежен:

— Иди сюда, моя сладенькая, я тебе на попе бригантину нарисую.

«Нет уж, на фиг». — Быстро раздевшись до рекламы, Крыса аккуратно, чтобы не изгадить, убрала одежонку подальше и занялась клиентом вплотную, однако тот реагировал весьма слабо. Наконец он воодушевился настолько, что смог с третьего захода в Ксюху войти и, страшно этому обрадовавшись, принялся ритмично вихлять объемистым задом:

— Ну, ковшичком ее, родимую, ковшичком сделай.

«Тяжелый боров». — Чтобы клиент опростался быстрее, Крыса крепко ухватила его за бейцалы и начала их тискать, а тот, вдруг поперхнувшись, затих и всей тушей припечатал бедную девушку к жесткой вагонной полке.

— Эй, папа, хорош дрыхнуть-то… — Ксюха с трудом освободилась из-под распаренного мужского тела, и внезапно ее хорошенькая мордочка от отвращения сморщилась — эта пьяная сволочь обгадилась! — Ну ты, мужик, оборзел в корягу! — Она попыталась опрокинуть неподвижного клиента на спину и тут только врубилась, что ворочает жмура. «Мама моя родная». Нехуденькое мурло очкастого перекосило набок, из раззявленного рта потянулись слюни, и весь он стремительно начал приобретать зеленовато-синюшный оттенок.

Дрожа, как на морозе, Ксюха быстро оделась, вытащила из лопатника клиента ярус декашек и рывком отодвинула купейную дверь:

— Виестур, сюда иди.

— Ага, сердце не выдержало, бывает. — Ничуть не удивившись, тот спокойно запрятал в карман отмусоленные Крысой червонцы и со знанием дела принялся дубаря одевать. — И заметь, срутся при этом обязательно. — Он надвинул покойнику шляпу до ушей и ловко прибрал шариковую ручку: — Возьму на память о том, кого грузил. Давай-ка оттащим его подальше от греха, к забору поближе.