Феликс Разумовский - Кара

Он увидел Настю. Совершенно голая, с заткнутым ртом, она извивалась на столе, связанная так, что ее высоко поднятые ноги коленями касались плеч, а руки обнимали бедра.

— А вот и Чалый оклемался. — Крепко обхватив Настю за ягодицы, Глот навалился на нее и ритмично двигал поджарым задом. — Кайфовая у тебя хабала, королек в натуре. — На секунду он остановился и, ощерившись, с силой ущипнул женщину за сосок. — Торчит, сучара, по-черному, когда жарят ее в шоколадницу, плывет в шесть секунд.

Истошно заорав, Чалый рванулся так, что веревки врезались до крови в тело, но сразу подскочил Рыгун и с такой силой ударил распятого битой в живот, что его вытошнило.

— Выпрыгнуть надумал, сука, завязать, — свирепея, бритый шилом оскалился и откуда-то дернул перо, — или забыл, что ты крепостной? Ну ничего, мы свое получим, сейчас пустим тебе квас.

— Не гони волну, корешок. — Выдра быстро перехватил его руку. — Трюмить лидера надо, а сразу расписать или ремешок накинуть — беспонтово это.

В это время Глот, хрипло застонав, наконец-таки словил аргон. Отдышавшись, кивнул в сторону кровати:

— А ну-ка, прикройте ему хохотальник.

Взялись за Чалого по-настоящему. Запихав ему в рот носок, повязали сверху полотенце и начали прижигать свечой подмышки, затем долго поджаривали бейцалы, а когда он от боли впал в беспамятство, Рында принялся мочиться ему на лицо:

— Освежись, это тебе заместо светланки.

Тем временем Выдра, перевернув Настю на бок, быстро поимел ее, по-братски уступил свое место бритому шилом, и когда тот наконец отвалился, принялся пихать в щель между женскими ногами водочную бутылку. Потворенная застонала, тело ее забилось, а Глот скривился презрительно:

— Лажу гоните, кореша.

Он вытащил бутылку из влагалища и, одним быстрым движением отбив у нее горлышко, принялся вворачивать стеклянную фрезу в трепещущее женское тело.

— Вот потеха так потеха.

Побежала тоненькой струйкой кровь, Настя вытянулась и замерла, а Рыгун, приметив, что Чалый очухался, широко раззявил в ущере полную гнилых зубов пасть:

— Эй, родитель, на дочку свою позырить не желаешь?

Приволокли зареванную пацанку — тощенькую, не литавры, а прыщики, конечно, однако лохматый сейф был на месте, и чувиху разыграли — вдуть первым подфартило Рыгуну.

— Иди-ка сюда. — Он разложил дочку на столе рядом с истекавшей кровью мамашей и крепко обхватил за ягодицы. — Не вертухайся, шкица, а то матку выверну.

Оказалась она в натуре цацей и, когда бритый шилом начал сворачивать ей целку, завизжала, закорежилась, однако, как проволокли ее по кругу, притихла, даже слезы высохли.

— Эй, корынец хренов, — утомившись, получатели решили перекурить, — из пацанки твоей хорошая вставочка получится, а тебя мы сейчас будем узлами кормить, акробата делать.

Слова эти слышались Чалому откуда-то издалека, из-за кровавого тумана боли, и совершенно его не трогали. Он знал твердо, что случившийся позор пережить не сможет, и уже считал себя умершим. А мертвым, как известно, бояться нечего.

Вот она, боль, пробирает-то как. До зубовного скрежета, до губ, искусанных кроваво, до крика вопленного, вылетающего бешено из судорожно раззявленного рта. Мука, страдание, напасть адская.

Иван Кузьмич разлепил набухшие веки и, ощущая хорошо знакомый сладковатый запах крови — своей на этот раз, — глянул по сторонам. Он лежал в кирпично-красной, уже остывшей луже, которая набежала из глубокой колотой раны у него на груди, как раз под самым сердцем. Коснувшись краев узкой багровой щели между ребрами, отставной чекист в недоумении замер — с такими дырками не живут.

Внезапно он услышал, как за стеной закричали, мучительно, с надрывом, и инстинкт заставил Ивана Кузьмича подняться на ноги. Сразу же на него навалилась слабость, адской каруселью закружилась голова, не удивительно, вон сколько крови потеряно. Однако он доковылял до шкафа и, отыскав на ощупь висевшую в нем кобуру-приклад, на металлической оковке которой значилось: «Тов. Савельву от ОГПУ СССР», неслышно вытащил германский маузер «К-96», который так всегда любили большевики.

Ах, как он способствовал, этот продукт капиталистического способа производства, построению социализма в отдельно взятой стране! Магазин на десять патронов, дальность прицельного огня выше всяких похвал, только вот неудобство одно: после расстрелов в стенках остаются глубокие выбоины, уж больно велика начальная скорость пуль.

Привычно дослав патрон, Иван Кузьмич медленно выбрался в коридор и, держа оружие революции наизготове, с трудом потащился к соседним дверям. За ними раздавались чужие голоса, слышалось перемежаемое частыми стонами омерзительное сопение. Глянув в щель, отставной чекист от ярости задрожал.