Андрей Таманцев - Их было семеро…

К Калуге мы подъехали в половине восьмого утра, еще минут сорок потеряли, пока искали улицу Фабричную, на которой жил Боцман.

Полковник Голубков не соврал: машину нам дали классную, лучше не придумаешь: серебристый джип «патрол» с двигателем-"восьмеркой" мощностью не меньше трехсот сил. И водитель был под стать тачке: лет тридцати, плотный, как молодой подберезовик, в штатском, но явно с армейской выправкой. Старлей или даже капитан. Но он не сказал, а я не стал спрашивать. Назвался просто: Валера.

Ну, Валера и Валера. Лишь бы дело знал. А он его знал. На свободных участках «патрол» разгонялся километров до двухсот, сонные гаишники даже жезл не успевали поднять и заверещать в свисток. Но информацию на соседние посты о злостном нарушителе скоростного режима почему-то не передавали. А может, и передавали, но там не решались задержать нас. На джипе не было никаких ментовских прибамбасов вроде мигалок или сирен, но, возможно, в номере, с виду вполне нормальном, была какая-то цифирка, означавшая, что это машина спецслужбы. Или по-другому рассуждали: если человек прет таким нахалом, значит, имеет на это право. И если бы не запрудившие все шоссе фуры и тяжелые грузовики, снявшиеся спозаранку с ночных стоянок, мы были бы в Калуге уже часов в семь утра. Но дорога — это дорога, у нее свой отсчет времени.

В общем, когда я поднялся на пятый этаж блочной «хрущевки» без лифта и позвонил в нужную дверь, жена Боцмана сказала, что Митя уже уехал на работу, он с девяти, но добираться на двух автобусах, а они плохо ходят и к тому же — час «пик», все на работу едут.

Митя. Дмитрий Хохлов. Боцман, — Где он работает? — спросил я.

— Охранником в пункте обмена валюты. Возле автовокзала, слева, там вывеска издалека видна. А вы кто?

— Мы вместе служили. Я Сергей Пастухов. Она недоверчиво посмотрела на меня:

— Вы и вправду Пастух? Надо же. Митя много про вас рассказывал. Я думала, что вы, как этот — Шварценеггер. А вы самый обыкновенный. Даже и не слишком из себя видный.

— Ну, спасибо, — сказал я.

Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати.

Красавицей я бы ее не назвал, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.

Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана — такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.

— Ты чего такой строгий? — спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери.

Она улыбнулась:

— Чужих стесняется. Как и Митя.

— Ну, как он?

Она поняла, что я имею в виду.

— Да как тебе сказать, Сережа… Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет.

Верней, наоборот: сначала орет, потом вскакивает. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда — как у рыси. — Она посмотрела на меня и добавила:

— Как у тебя. Испортила вас эта война.

Хоть вернулись — и то, слава Богу… Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.

— Может, подвезти? — предложил я. — У меня машина внизу.

— Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города… Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту.

Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе «правопорядка», только ботинки у него были наши, спецназовские.

Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.

— Замри, парень! Это ограбление!

И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:

— Боцман, твою мать! Он ахнул:

— Ты?!

Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги.

— Что такое, Дима? — спросила из узкого зарешеченного окошка кассирша.

— Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка!