Екатерина Неволина - Цирк кошмаров

Карлик вздрогнул. Вот оно – настоящее наказание, по сравнению с которым жестокая порка – пустяки.

– Я не предам вас больше. Простите, хозяин, – прохрипел он.

– Что? – профессор приставил к уху ладонь. – Ты, кажется, что-то сказал? Повтори, будь любезен, погромче.

– Я буду служить вам! – крикнул он сухим, как пустыня, голосом. – Такого больше не повторится!

– Ну что же, – профессор поднялся на ноги. – Очень рад это слышать. Уходи. И пришли уборщицу, чтобы прибралась. Здесь грязно.

На полу действительно остались потеки крови.

– Спасибо, хозяин, – Гуттаперчевый поднялся на четвереньки, а затем с усилием встал на ноги и побрел к выходу, чувствуя к профессору благодарность: проступок заслуживал гораздо большего наказания. Хозяин добр, хозяин милосерден.

Он разыскал уборщицу и отправил ее в кабинет профессора, а затем прислонился пылающим лбом к холодной стене – сил не оставалось даже на то, чтобы дойти до комнатки, в которой он мог переночевать, оставшись в лаборатории.

– Господи! – легкие шаги прошелестели совсем рядом, и лба коснулась мягкая женская рука. – Что же с тобой случилось?..

Гуттаперчевый разомкнул отяжелевшие веки и посмотрел на Кати. Помощница хозяина, как всегда элегантная, в строгом темно-синем костюме, склонилась над ним, не боясь испачкать дорогую ткань.

– Я был плохим, – прохрипел он, – я предал доверие хозяина.

Кати вздохнула.

– Не следует так делать, – сказала она укоризненно. – Ты должен слушаться, ты помнишь?.. Ну пойдем, я помогу тебе…

Она помогла ему подняться и потащила в сторону комнаты.

Она всегда была к нему незаслуженно добра, и карлик презирал женщину за это.

Он снова находился на арене цирка. Вокруг – уродливые искаженные лица, разинутые в неслышном смехе перекошенные рты. И все это кружится, кружится вокруг него, словно на карусели.

Постепенно в хороводе уродов Олег начинает различать знакомых. Вот размалеванный всадник в черном плаще и шляпе – это Зорро. Рядом с ним – смешная карлица в усыпанном разноцветными блестками сценическом костюме, отчего-то бросается в глаза деталь – на ее ноге балетка с оторванной розочкой. Глаза карлицы смотрят на него ласково и печально. Вот еще несколько незнакомых уродов и клоун, которого они допрашивали вчера. Грим на его лице размазался, от глаз по щекам растеклись черные потеки. Его держит за руку Моник – такая же элегантная и безупречно красивая, какой ее запомнил Олег. Что она-то делает в этом ужасном хороводе? Зачем она здесь?

Неизвестно почему, ему становится очень страшно. Все это не к добру. Этот хоровод не к добру… Кто-то протягивает Олегу руку, пытаясь вовлечь его во всеобщее мельтешение, но он в ужасе отшатывается.

Мимо в страшной пляске снова пролетают знакомые фигуры. Как все же странно смотрится француженка среди уродов! Надо забрать ее, ей здесь вовсе не место.

– Моник! – кричит ей парень, но она не слышит.

Бум! Бум! – грохочут барабаны.

Ах, ах! – подхватывают литавры.

Не уйдешь! Пропадешь! – взвизгивают, куражась, скрипки.

Всех предашь! Будешь наш! – торжественно-мрачно пророчествуют трубы.

На его плечо по-хозяйски уверенно легла чья-то тяжелая рука, от которой по телу стал расползаться парализующий холод.

– Присоединяйся, – послышался странный, лишенный интонаций голос, – в этом круге, как и в моем цирке, есть для тебя место.

Олег поморщился и попытался стряхнуть давящую руку, но не смог даже пошевелиться. Все тело, казалось, превратилось в глыбу льда.

– Ты в моей власти, и только от меня зависит, будешь ли ты жить или нет. Ты и те, кто тебе дорог. Ведь такие есть, не правда ли, Олег Волков, достойный сын своего отца?!

Он скосил глаза и встретился взглядом с тускло блеснувшими в прорезях глухой маски холодными рыбьими глазами.

– Профессор, – прошептал Олег, чувствуя, что губы едва ему повинуются.

– Он самый. Старинный друг твоего отца, между прочим. Многие его разработки оказались мне весьма небесполезны. Ты тоже, мой милый, мне пригодишься, не говоря уж о том, что у тебя есть кое-что, принадлежащее мне.

– И не надейтесь, – выдавил Олег.

Ему уже не было страшно. Он чувствовал только холодную пустоту, наполняющую все его тело. Пустоту и безразличие. Не важно, ничего уже не важно…

– Я рад, что ты проявляешь благоразумие, – рука профессора одобрительно похлопала его по плечу. – Молодец, мальчик, твой отец гораздо более упертый.