Андрей Измайлов - Белый ферзь

Еще немного поживут в настоящем, а там и светлое будущее. Ведь твердо сказано: всего через двадцать лет.

Кем было сказано?

Верховной властью! Она врать не станет, вот ошибки признаёт и вообще спрямляет искривленную линию, ура!

…Вина их не в легковерии. Вина их в том, что, поверив, сложили лапки в ожидании: ну, сколько там осталось?

То есть как раз сложить лапки не удавалось — всегда отыщется ударное-бессмысленное типа Братской ГЭС или БАМа, чтоб молодежь вкалывала не покладая лапок, лишь бы не слишком задумывалась над сарказмом воодушевляющих смеляковских стишат: «И где на брегах диковатых, на склонах нетронутых гор вас всех ожидают, ребята, взрывчатка, кайло и лопата, бульдозер, пила и топор. Там все вы построите сами, возьмете весь край в оборот… Прощаясь с родными местами, притих комсомольский народ».

Кто притих от посулов взрывчатки и кайла-лопаты, а кто и взывал: «Вперед! Вперед!» (но подальше, подальше от коридоров власти).

А через двадцать лет шестидесятники распускают нюни, придя к возрастному порогу, — сил уже нет, результат — фига, которую власть даже и в кармане прятать не желает. Обещан пряник, где он!

Где-где…

Валентин Палыч Дробязго не говорил «беда», он говорил «вина».

Скудоумие, конечно, — беда, но не поголовное же скудоумие одолело поколение шестидесятых! Были среди них и башковитые, усвоившие и освоившие правила игры: чтобы кого-то скинуть с холма, надо на холм влезть. Бессмысленно топтаться у подножия и голосить: «Эй! Слазь! Ужо тебе!» Не услышит, не увидит. Надо поближе. Скользко, извилисто. Ползком тоже приходится.

Если идти с прямой спиной вверх по наклонной, то — закон природы! — либо невысоко поднимешься, инерция назад потянет, либо, если с разбега, то повыше удается, зато скатываешься стремительней. Ползком и ползком. Потом и привыкаешь — хранишь чувство собственного достоинства.

Каково хранить чувство в ползучем положении? Ан вон и остальные ползут, если и не с достоинством, то с отсутствующим насвистывающим видом — а чего? ну, ползу! А когда доберусь до вершины, ни за что не признаюсь, мол, путь пройден не на двух ногах, а на четвереньках. Это единственно возможный способ достижения цели! Попробуйте сами. Ну-ка, ну-ка! То-то!

Ну ладно, добрался. А там — этот самый, которому голосил: «Эй! Слазь!» Снизу-то представлялся монстром, вблизи же оказывается, что очень похож на претендента, разве постарше, — тоже ведь полз, тоже терпел сложности маршрута, тоже пересиливал эмоции. И с ним ТЕПЕРЬ вполне можно найти общий язык, поделиться ОБЩИМИ впечатлениями. Особенно если на вершине до поры до времени просторно, никто не толкает. Сверху ручкой плеснуть мурашам, которые у подножия массово снуют.

И ни в коем случае не призывать к резким движениям. Никаких революций! Только эволюция. А эволюция, как известно, процесс естественный и долгий. Сам-то достигал вершины постепенно, эволюционируя, — след остался, серебристой улиточной нитью прослеживается.

Валентин Палыч Дробязго отнюдь не скудоумен, башковит рекетмейстер — даром что моложе на десяток лет. Вот и почти достиг. В отличие от жены…

Идеалистов никто не любит, в президиумах терпят, но не в кулуарах. Абсолютно безразлично, каковы проповедуемые идеалы, лишь бы проповедник не был идеалистом, — всегда предусматривай простор для маневра.

Ревмира Аркадьевна никогда не предусматривала простора для маневра. И осталась на эпизодических ролях — под амплуа главной героини никак не подходила. Особенно после рождения дочери.

Роды были сложными. Может, и правда, Алабышева — она по древнему княжескому роду, аристократия. Ну, аристократы, известно, вырождаются из поколения в поколение — тут же, шутка ли, двадцать предков в цепочку выстроились. Так что о здоровье надо подумать. Первые роды для тех, кому за тридцать, — испытание-пытка. А Ревмира Аркадьевна Алабышева-Дробязго физически оказалась не весьма готова к подобному испытанию. Как выражался поэт-эфиоп о матери иного семейства, «бывало, писывала кровью…».

В общем, с рождением Инны здоровья у Алабышевой-Дробязго не прибавилось. Да и карьера застопорилась. Сказано: с прямой спиной в гору не подняться. А тут повод — лучше не надо: вам надо отдохнуть, вам не под силу такой напряженный ритм, вы теперь должны думать о ребенке!

Не хочет она думать о ребенке! Она вообще не хотела этого ребенка! Она хотела, чтобы жила бы страна родная, и нету.