Андрей Измайлов - Белый ферзь

Немудрено…

Была оттепель. Были шестидесятые. Были шестидесятники. Ревмира Аркадьевна — шестидесятник. Валя — помладше. Потому и суров. Не тогда, не в двадцать. Но уже в сорок. Когда дочери исполнилось двадцать, а полувековой юбилей мамаши Алабышевой-Дробязго вылился в пьяное слезливое безобразие (но дома, дома — не на людях!).

Валентин Палыч, к тому времени окончательно переехавший с дочерью в Москву и уже похаживающий пока не кремлевскими, но ковровыми дорожками, выдал Инне, пожалуй, единственное эссе за все годы совместного с дочерью и раздельного с женой существования:

Шестидесятники — не романтики, они — захребетники.

Бездельное поколение, ждущее обещанной манны, когда ее, манну, самим надо было взращивать, в грязи копаться.

Но им же сказали сверху: через двадцать лет все мы придем к обществу духовного и материального изобилия. ТАК РЕШЕНО ТАМ. Нужно только перетерпеть. Чем бы заняться? Дайте нам что-нибудь поделать! Настоящее! Подлинное!..

Отойдите, не встревайте! Без вас обойдемся. Молоды еще! Ишь, государством управлять! Тут опыт нужен и стаж. Займитесь чем-нибудь. Ну, там… стишки вслух почитайте на площади. Или вот… в поход сходите.

О! О! И верно! Массовый туризм! Массовый альпинизм!.. С массовым альпинизмом накладочка вышла. Как-никак это тяжелый и опасный труд.

Но — мода диктует. И все поколение ходило в штормовках, говорило «альпеншток, связка, отрицательная стенка, Миша Хергиани, Абалаков».

До Джомолунгмы добирались единицы, до Тянь-Шаня — десятки. Но альпинистами были все.

Да, это мы, покорители вершин. И в герои — раздолбая, раздолбившегося по пьяни или по неумелости (возжелал повыше намалевать «СТЕПА. ЛГУ. 1963» — и брякнулся с курортной горки).

Разве не так?

Да, но… как можно?! Кощунственно! Память дорогого Степы, студента ЛГУ, геройски пролетевшего семь вертикальных метров.

Подлинные альпинисты остались на недосягаемых высотах — и в прямом, и в переносном смысле. А массы предпочли о горах рассказывать — поди проверь, ведь штормовка вот она, небритость вот она, а горы далеко, отсюда не видать.

Но кроме «рассказывать» надо иногда и показывать хоть нечто, хоть приблизительное. Вот и массовый туризм… Мы, поколение настоящих мужчин! Мы по непролазным джунглям Средней Полосы продираемся. На нас нападают из чащоб дикие зайцы и ежи! Мы не знаем отдыха! То есть мы так отдыхаем, но это героический отдых. У нас в рюкзаках неподъемная тяжесть, но мы поднимем. Там тушенка в банках. И мы сейчас разогреем ее на костре с таким видом, будто неделю выслеживали эту тушенку в засаде по пояс в болоте, а потом по буеракам гнались за ней вторую неделю. А костер мы можем зажечь одной спичкой. Внимание!.. Хм. Они отсырели. Щас бензинчику плеснем — и тогда увидите.

Настоящие бородатые мужчины сурово пели про джунгли-пыли-жарыни (Киплинг!) — эрзац-лирика, эр-регируемая трением пальцев по грифу гитары.

Они с угрюмым, знающим видом ставили магазинные палатки, вбивая алюминиевые колышки.

Они укладывали головы на колени товарок по Походу.

А товарки играли настоящих-верных подруг, гладили-теребили немытые космы, отрешенно пялясь в звездное небо, — где там мигает очередной геройский космический экипаж?

Даже до совокупления не доходило. КАК ПРАВИЛО. Как так можно! Грубо, животно! Киплинга, что ли, не читали?!

И расставались с печалью в членах — сдержанно-грустно. До следующего пикничка. В следующий раз мы снова станем первопроходцами!

Игра в Киплинга (обожаемый шестидесятниками автор!).

Киплинг был первопроходцем в своей колонизаторской деятельности (но деятельности, деятельности, деятельности!). И был то тяжкий труд — отвлекшись от того, насколько он, труд, был благороден и благодарен. Киплингу вольно было романтизировать этот труд ПОСЛЕ ТОГО, как он сам потрудился определенным образом. Человеку вообще свойственно романтизировать любые неприятные-грязные деяния, тогда деяния преображаются в приятные-чистые.

Масстуристы-шестидесятники романтизировали романтизированный труд — и не только колонизатора Киплинга, но и бандитов в пыльных шлемах, но и рыцарей-шпионофагов Семеновского многотомного полка, и даже верховную власть (да, был тиран у власти, но власть сама публично заявила, что он — тиран, признала ошибки, вот она какая молодец, власть-то!).

Отцы презираемы за безропотное житье-бытье под тираном, а дети оттепели смело ропщут на тирана, не то что отцы! Даже из Мавзолея выволокут и рядышком прикопают. А нечего, понимаешь, омрачать многообещающее настоящее неблаговидным прошлым, к которому дети непричастны, не было их тогда. Они живут в настоящем!