Дмитрий Дубинин - Срочный груз из прошлого

Первое, что я увидел, когда вошел в вестибюль управления порта, была улыбающаяся физиономия Гены Брашпиля. Он улыбался мне и всем, кто бы ни входил в здание, не меняя при этом выражения лица, потому что смотрел в пространство с большой фотографии. До меня не сразу дошло, какого черта здесь вывесили портрет парня с нашего курса, одного из основных моих собутыльников студенческих времен, и долго я вникал в смысл слов, выведенных черной тушью по белому ватману: «Трагически погиб на рабочем месте…»

Но когда до меня дошло, что трагически погиб не какой-то там мужик неизвестный, а Генка Брашпиль, у меня, скажу честно, подкосились ноги, а сердце съежилось и ухнуло куда-то вниз. Эх Генка…

Вскоре я выяснил, что похороны уже состоялись. Идти за более полной информацией к Гениной жене мне совсем не хотелось, и я отправился на территорию района.

Там я нашел бригадира докеров, попытался посредством сигареты разговорить его, и скоро мы уселись на уже знакомую мне скамейку возле конторы грузового района.

Беседа поначалу шла вяло, но все же я узнал кое-что интересное. И, скажу честно, страшное.

— Знаешь, зема, — наконец произнес бригадир доверительно, — мужики говорят, что Генке помогли…

— Что значит «помогли»? — не сразу понял я.

— Короче, дело было так. Мусора пришли к выводу, что Генка сорвался с трапа между стенкой и бортом парохода, упал в щель, а тут-то его пароход и придавил. Это, кстати, правда, беднягу здорово расплющило. Говорят, пьяный был, но это чушь собачья — он если и пил на работе, то после этого по трапам никогда не ходил. Зато когда его вытащили, видели, что у него весь рот глиной был забит. Вот мужики и говорят, что Генку по башке тюкнули, рот глиной набили, чтоб не орал, если в воде очухается, ну и скинули…

— А в милиции, значит, сказали, что это несчастный случай?

— Конечно. На хрена им тут копать? Докопаются до убийства, так ведь, — бригадир невесело хохотнул, — работать придется. А работать кому нынче охота? Тебе охота? Или мне охота? Я три месяца зарплаты не видел. Мусора, в какой-то степени, тоже ведь люди, думаешь, им так уж хорошо платят? И вот — несчастный случай, и всего делов…

Сначала у меня возникло большое желание сходить в милицию или прокуратуру. Потом я передумал — бригадир все же был прав, да и кто тут со мной, приезжим, всерьез разговаривать будет? Так что вместо органов я направился в ОРС, то есть туда, где мне нужно было оказаться еще с месяц назад. Там я разыскал женщину-экономиста, работающую по возвратной таре. Звали ее Домна Потаповна, и выглядела она подстать своему имени. С ней разговор тоже оказался небезынтересным.

— Ты в своем уме? — загудела Домна Потаповна, когда я поинтересовался, что за массированная отправка порожней тары идет в Кисловодск. — Кому сейчас нужна минеральная вода? Да еще из такой дали?

— Так вы что, не получаете оттуда минералку? Или еще какие-нибудь напитки?

— Не получаем. Почитай, уже лет семь-восемь не получаем. Как эта перестройка поганая все закрутила, так и не получаем. И сокращают нас всех тут…

— Но как же это так, — не сдавался я, — что вы все время отгружаете Кисловодску бутылочные ящики? Да еще контейнерами?

— Ты в своем уме? — опять прямо спросила Домна Потаповна.

Вместо ответа я протянул ей копии фактур.

— Ваши? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответила Домна Потаповна. — У нас свои фирменные бланки… И вообще, чьи это подписи? У нас так никто не подписывается. Если бы эти ящики были действительно наши, я сама бы подписала фактуры… Нет, не наши это отправки. Не пьют у нас сейчас минералку, водку только все жрать горазды… Тем более, Кисловодск. Это же Кавказ, там им вообще не до этого.

— Но ведь написано же, что это ваши отправки, — гнул я свое тупо и упрямо. — И печать ваша — вот, видите? — «Отдел рабочего снабжения»…

— Да это фальшивка! Знаешь, что я думаю? Это наверняка коммерсанты, спекулянты всякие под нас работают… Ничего, придет еще наша власть, сметут их всех…

Я в полной темноте. Сижу, лежу или стою — не могу понять. Я не чувствую своего положения, потому что не воспринимаю ничего извне. Только слушаю, как кто-то, страшный и многорукий, не торопясь отслаивает мясо со всех костей моего скелета и одновременно давит эти кости, не забывая сдирать то с одного, то с другого места кожу. Слышу какой-то жалобный вой — Господи, неужели это я завываю? — и, чтобы хоть маленько заглушить себя, впиваюсь зубами в уже изрядно разлохмаченную деревяшку. Деревяшка хрустит — а, может, это трещат мои зубы, которые, едва я перестаю кусать дерево, пытаются выскочить из десен и разбежаться по углам трюма.