Дмитрий Дубинин - Золотой иероглиф

Такэути-сан согласился, и мы вошли в церковный двор. Настоятель оказался весьма пожилым человеком с типично японской физиономией, при этом куда более узкоглазой, чем мне приходилось видеть у кого-либо еще. Редкая седая борода ассоциировалась с престарелыми китайскими мандаринами, а поскольку этот человек был облачен в рясу православного попа с громадным крестом на животе, то — могу поклясться — более несуразной личности мне никогда не приходилось видеть.

Настоятеля, как оказалось, звали отец Серафим, в миру же он носил почти непроизносимое имя Хэйдзиро Ханокидзава. После недолгих переговоров поп согласился приютить меня на несколько дней и, поняв намек Такэути, молчать о появлении в церкви русского. От денег он отказался и заявил, что помощь «постояльца» на кухне при трапезной устроит его как нельзя больше.

Сэйго собрался уходить.

— Когда тебя ждать? — спросил я.

— Завтра во второй половине дня. Если я останусь жив.

Такэути говорил об этом таким будничным и почти равнодушным тоном, каким бы сказал, например: «если я успею на поезд». Я мог бы усомниться в его искренности, но теперь, узнав много нового о японцах вообще и о Сэйго в частности, только подумал о том, что самурайский дух сохранился и в Такэути, неважно, ощущает мой компаньон это или нет.

— Я собираюсь все же зайти в полицейское управление, — продолжал между тем Сэйго. — Если там ничего не добьюсь, найму частного детектива. Потом разберусь с «Токидой» и узнаю, что происходит у меня дома… Ну, и конечно, буду искать сведения об этом самом «Тодзимэ».

— Спросишь у коллег из твоей побратимской фирмы?

— Еще чего! И так слишком много людей рыщет вокруг.

… Настоятель поручил мне начистить небольших размеров чан с рыбой. Я оказался в стране, в которую ездят, чтобы приобщаться к новинкам прогресса или к проявлениям экзотики, а что я тут делаю? Чищу ножом церковную рыбу под присмотром православного попа! Рассказать кому — не поверят, скажут, приснилось это тебе, Маскаев.

Священник оказался дедом нудным — он почти все время стоял у меня над душой. Его можно было понять — видимо, я показался ему ужасно подозрительным типом, за которым следует постоянно приглядывать. Мне чертовски хотелось курить, но я понимал, что подобное здесь не одобряется. И вообще, я, наверное, вел себя странно для верующего христианина: входя в помещение, где находятся изображения святых (иконы располагались в устроенных типично по-японски нишах — токонома), надо осенять себя крестом, а я все никак не мог вспомнить всю последовательность движений при совершении этого действа.

Японский бог…

Новый день начался с сюрприза: когда я пытался улучить момент, чтобы выйти из-под перманентного контроля со стороны церковного персонала (кроме настоятеля, тут еще были два дьяка, да три послушника) и перекурить, в трапезную вошла довольно молодая и на редкость симпатичная японка, но, конечно, не девочка с календаря. Она, скорее всего, не являлась прихожанкой, поскольку к христианским иконам относилась так же индифферентно, как и я, но низко поклонилась отцу Серафиму и о чем-то заговорила с ним.

Потом выяснилось, что эта женщина — дальняя родственница настоятеля, внучатая племянница или что-то в этом роде. Она немного понимала по-русски, и поэтому настоятель позвонил ей и попросил приехать помочь, благо девушка находилась в очередном (и весьма коротком, по нашим представлениям) отпуске. Звали ее Юмико Амарино.

С помощью родственницы настоятель допросил меня самостоятельно и, когда мой рассказ совпал с теми данными, что назвал Такэути, успокоился; легенда была давно нами продумана. Юмико говорила по-русски так скверно, что я почти ничего не понимал и то и дело переспрашивал.

Молодой женщине или девушке на вид казалось двадцать с изрядным хвостиком, правда, у японок бывает трудно определить возраст. Внешность у нее была вполне стандартной для азиатки — узкие черные глаза, длинные прямые волосы, желтоватая кожа. Впрочем, овал лица показался мне очень даже приятным, также как и фигура, подчеркнутая облегающим платьем цвета хаки в псевдомилитаристском стиле.

Несмотря на то, что разговаривала она со мной вполне корректно, я понял, что ее вежливость очень даже напускная. Девушка смотрела на меня холодно и почти не улыбалась, что по местным понятиям равносильно выражению неприязни. Меня это слегка задело, и когда наша беседа подходила к концу, я рискнул спросить: