Сергей Зверев - И не таких гасили

Очень медленно и осторожно, словно имея дело с необычайно хрупким предметом, Второй опустил трубку на аппарат. Сграбастал рапорт, чтобы скомкать его, передумал, разровнял, сложил вчетверо и принялся рвать в мелкие клочья.

В кабинет заглянула секретарша, пытаясь скрыть улыбку, готовую расплыться на ее шкодливой физиономии.

— Подслушивала, Белянкина? — мрачно спросил Второй.

— Нет, что вы. Я чаю принесла.

В подтверждение своих слов она приподняла поднос со всем необходимым для обстоятельного чаепития, которое устраивал Второй по завершении каждой трудной операции. Чтобы не разулыбаться, ей приходилось держать губы бантиком.

— А лимон где? — осведомился Второй.

— У вас же кислотность повышенная, — напомнила Белянкина, так и не удержавшись от глупой улыбки.

— Лимон не мне, а тебе.

— Зачем?

— Чтобы съесть, — сказал Второй и завершил заготовленную шутку: — А то больно веселая ты на рабочем месте, как я погляжу.

Он расхохотался, а она звонко вторила ему, и оба прекрасно знали, чему они радуются. Каждый своему.

Всю жизнь Белла Борисовна Темногорская ненавидела лютой ненавистью страну, в которой родилась, выросла и очень даже неплохо жила. Сначала это был Советский Союз. Потом — просто Россия.

Ненавидела она и предков, которые, вопреки ее утверждениям, были не утонченными аристократами, а революционерами, красноармейцами, чекистами. Уже на первом курсе института Белла, обпившись дешевого портвейна, призывала студентов к свержению государственного строя, вместо того чтобы любить или хотя бы мечтать о любви, как все ее сверстницы. Их она, кстати, тоже ненавидела. За стройные ножки, за ветреные головки, за умение сохранять талию и строить глазки. Вместо того чтобы идти на баррикады, парни посвящали свои молодые жизни тому, чтобы тупо трахать этих сучек, и парней Темногорская стала презирать тоже. К тридцати годам, когда стало ясно, что на ее прелести не позарится даже последний забулдыга, объектом ее презрения сделались все сограждане поголовно.

Ее идеей фикс стало уничтожение Российской Федерации, которую она считала губительницей всего разумного, доброго, прекрасного, то есть своей неудавшейся молодости. «Русские — это пресмыкающиеся, которым место у тюремной параши, — клекотала она в кругу знакомых и близких. — Русская нация — гниющая язва человечества».

Естественно, лидер этой отвратительной нации олицетворял для Темногорской все вселенское зло: чекист, сталинист, диктатор, узурпатор, дьявол во плоти. Она бы взялась за его свержение и бесплатно, но раз американцы предложили за это деньги, то зачем отказываться? У нее было много друзей из США — в Государственном департаменте, на Капитолийском холме и, конечно, в Лэнгли, как любят называть ЦРУ его сотрудники. Уже через неделю Темногорская собиралась махнуть через Атлантику, чтобы провести там остаток дней, и надо же: какой-то бритоголовый недоумок одним махом разрушил все ее столь тщательно составлявшиеся планы!

Теперь до самой смерти ей предстояло бегать, прятаться, вести подпольное существование и дрожать за свою шкуру, потому что ни одно самое либеральное правительство не пригреет под своим крылом преступницу, устроившую силовой захват атомных электростанций.

И виной этому была не Россия. Не русский народ, даже не президент. Виной этому был Константин Антонов. При всей своей врожденной тупости он, надо отдать ему должное, отличается завидным чутьем и невероятной удачливостью. Но это не поможет ему отыскать запасной выход из подземелья. Мозгов не хватит.

— Быдло, мразь, тупоголовый скот, — шипела Темногорская, протискиваясь по узкому лазу, представлявшему собой бетонную трубу метрового диаметра.

В принципе, этого было вполне достаточно, чтобы пропустить и более тучную особу, но с тех пор как был проложен этот ход, бетонные швы слегка разошлись, и временами приходилось останавливаться, чтобы разгрести насыпавшуюся землю. Передвижение затрудняли также пистолет и фонарик, которые Темногорская держала в руках.

И все же она приближалась к выходу. Медленно и неумолимо, как землеройка, почуявшая добычу. На ее чумазом лице застыло выражение мрачной решимости.

Сидя за кустами, Антонов грыз травинку, жалея о том, что под рукой нет любимых леденцов. На земле рядом с ним лежала «беретта» с почти полным магазином. Он не сводил глаз с трансформаторной будки возле спортивной площадки. Догадка, что именно отсюда должна выбраться Темногорская, была спонтанной, но, конечно же, верной. Достаточно было сопоставить две одинаковые таблички со скрещенными костями и молнией, пронзающей череп. Одна висела на двери в бункере. Вторая — на трансформаторной будке за домом.