Владимир Моргунов - Серый кардинал

— Давайте и здесь сделаем маленькое уточнение, Клюев: Вам хочется в это верить.

Пузатая рюмка для конька выглядела в его руке инородным предметом. Это была рука крестьянина, каменщика или другого человека, чья профессия связана с тяжелым физическим трудом — толстые пальцы, заскорузлая кожа на ладонях, толстенные запястья. И лицо этого человека была лицом дорожного рабочего, путевого обходчика или лесника — кожа, продубленная солнцем и ветрами, глубокие морщины, светлые небольшие глазки, спрятавшиеся под выцветшими, цвета соломенной трухи бровями.

— Ты уверен, Геннадий Трофимович, что с ним именно так надо было… поступать? — Мудров сидел напротив человека с обличьем крестьянина или мастерового в глубоком кожаном кресле, на лице Мудрова играли разноцветные блики от витражного окна.

— Уверен, Владимир Викторович. Рано или поздно он и сам мог бы на себя руки наложить. Прогрессирующее разрушение психики — вот как это называется. Всякая психотропная дрянь — это ведь не фронтовые сто пятьдесят. Я, как ты понимаешь, про ту войну говорю, которой мы с тобой не помним.

— Отчего же, — живо возразил Мудров, — мне семь лет было, когда война закончилась, так что я все хорошо помню.

— Но «наркомовские нормы» ты в те времена все равно не принимал еще, — тот, кого Мудров называл Геннадием Трофимовичем, раздвинул в улыбке бледные губы. — Вот, а этим ребятишкам дрянь разную кололи. Водка, она тоже хороша, конечно, здорово страх глушит. Только она координацию при этом нарушает, да и самооценку алкоголь завышает. Глупая удаль получается. Дзот собой закрывать можно, а вот подобраться незамеченным к дозорному душману и голыми руками бесшумно снять его «поддавшему» сложновато. А после приема этих препаратов голова ясной оставалась, чувства обострялись даже, реакция лучше обычной становилась — все ведь проверялось неоднократно, наукой проверялось, будь она неладна, такая наука. Потому что проверить, как препараты действуют, успели, а про последствия никто ничего толком не знал — то ли времени не хватило, то ли средств, а скорее всего, никому это на хер не нужно было. А Толька и «дурь» еще покуривал, в Афгане многие к ней пристрастились, анаша усталость здорово снимает и боль тоже. Вот у него последствия и проявились — переживать, видишь ли, стал, что из-за него невинные пострадали. А то, что он сам когда-то страдал, праведник хренов, или чурбоны, которых мы там миллиона два переколошматили, его раньше как-то не волновало.

— А тебя волновало? — прищурился Мудров.

— Не звезди, товарищ генерал, — спокойно ответил Геннадий Трофимович. — Не хрена мне про политчасы напоминать, в печенках они сидят. Звездоболили много, врали, юлили, сочиняли — вот в чем причина всех наших бед. Молчать надо было, да дело делать. Я так и поступал. Мне Героя не за звездобольство дали и не за то, что я задницы генеральские лизал.

Он помолчал, Мудров тоже не возобновлял беседы.

— Для нас это дело привычное — подраненного товарища добивать, — спокойно и устало заговорил Геннадий Трофимович после паузы. — Когда академик этот блаженный на сходняке — на съезде депутатов, что ли? — вякнул про то, что добивали, мол, своих раненных, как все взвились, как затопали, как зашикали! А что же их, раненных, на растерзание «духам» оставлять было? Мертвые, они не только сраму не имут, но и боли не чувствуют. Такой, значит, расклад получается. Так и с Толькой. Да и в строку вроде все получается, а, Владимир Викторович? Все, как по-писаному. Теперь самое время вражин найти и обезвредить, как в книжках писали. А менты могут дело закрывать: преступники пали жертвой — как там опять же нынче пишут: междоусобиц или кровавых разборок. Преступник, он и есть преступник, чего его жалеть.

— Да уж, менты только обрадуются. Они, похоже, только и умеют, что дела закрывать. Это же надо, проворонили волчар…

Ненашев увидел проходившую Анжелу и испытал чувство, которое, как ни крути, следовало бы назвать досадой. Он подумал, что выглядит сущим клошаром (а вообще-то российское «бомж» более пристало бы) на фоне этого создания, этой девушки, для которой выглядеть элегантной было столь же естественно, как ходить или дышать. А на нем — клюевская рубаха, клюевские туфли (хорошо хоть размеры совпадают) да собственные заношенные штаны. И неизвестно, сколько времени предстоит пробыть на таком подпольном положении.

«Прежде чем переходить на нелегальное положение, надо создать партию, чтобы потом на взносы попивать пивко с ветчиной, как господин Ульянов, или щеголять в такой же шикарной шубе, как пламенная Сажи Умалатова.»