Дик Фрэнсис: Серый кардинал

Жокеи, которые нюхают клей, не выигрывают дерби [1]. Я в жизни не нюхал клей.

Но теперь я стоял перед человеком, с лошадьми которого работал, и слушал, как он говорит мне, что больше не нуждается в моих услугах. Он сидел за большим антикварным столом, заваленным бумагами, и быстро постукивал чистыми ногтями. Руки желтовато-белые и очень гладкие.

— Я узнал из очень авторитетных источников, — подчеркнул он.

— Но я ничего не нюхаю, — растерянно пробормотал я. — Никогда не нюхал клей или что-то подобное. И уж, конечно, не кокаин. Я даже не курил марихуану. Это неправда.

Он холодно смотрел на меня. Всезнающий взгляд богатого, могущественного, уверенного в себе мужчины, унаследовавшего хорошие мозги и счет в коммерческом банке. Он тренировал скаковых лошадей ради престижа и без одержимости.

В тот момент мне не исполнилось и восемнадцати. И сейчас я понимаю, каким незрелым я был для своего возраста. Хотя тогда, естественно, я этого не сознавал. Тогда я испытывал полную беспомощность перед его уверенностью в своей правоте и понятия не имел, как мне справиться с ней.

— Сэр Вивиан... — начал было я, но он своим рокочущим властным голосом без труда оборвал меня.

— Можете идти, Бенедикт, — бросил он. — Мне ни к чему, чтобы репутация моей конюшни пострадала из-за жокея-наркомана. Даже если этот жокей-любитель и не очень хороший. — Он заметил, как я вздрогнул, но безжалостно продолжал:

— Вам никогда не быть высококлассным жокеем. Во-первых, вы слишком громоздкий. Или, во всяком случае, через год-два будете таким. И откровенно говоря, на лошади вы выглядите неуклюжим. Локти и ноги болтаются, будто лишние. В ваших руках самый энергичный скакун превращается в ползучее насекомое. С такими данными и подмоченной репутацией... Короче, я больше не хочу, чтобы ваше имя ассоциировалось с моей конюшней.

Я ошеломленно уставился на него. Больше всего меня задело его явно несправедливое утверждение, что мне не хватает жокейских способностей. Хотя, вероятно, оно более справедливо, чем обвинение в употреблении наркотиков.

Знакомые мне стены его кабинета будто расступились, оставив меня в пустоте с бешено колотящимся сердцем и ватными ногами. Исчезли зеленовато-коричневые обои, книжные полки и рамки с фотографиями прежних победителей. Я видел только каменное лицо, произносившее приговор моей давней мечте выигрывать все скачки вплоть до Больших национальных.

По-моему, нет лучше возраста, чем семнадцать лет, чтобы лишить человека амбиций. Но в момент, когда чувствуешь шеей холодок лезвия топора, такие мысли не приходят в голову.

— Там, под этим окном, — показал пальцем сэр Вивиан Дэрридж, вас ждет машина. Водитель говорит, что у него для вас сообщение. Пока вы были на тренировке с лошадьми, он простоял здесь целый час или больше.

Я проследил взглядом в указанном направлении и увидел чуть в стороне от посыпанной гравием подъездной дороги, ведущей к его увенчанному портиком импозантному владению, большой черный автомобиль. В нем сидел только шофер в фуражке с высокой тульей.

— Кто это? — тупо спросил я. Вивиан Дэрридж или не знал, или не стал говорить.

— Когда вы выйдете отсюда, можете сами спросить, — равнодушно бросил он.

— Но, сэр... — снова начал я и остановился, сокрушенный его неодобрительным молчанием. Он по-прежнему не верил мне.

— Советую вам бросить наркотики, — проговорил он, жестом направляя меня к двери. — А сейчас у меня много работы.

Он уставился в стол, больше не обращая на меня внимания. Я неуверенно заковылял к высокой полированной двери со сверкающей ручкой и вышел из кабинета.

Это было ужасно. Я нечасто в жизни плакал, но теперь чувствовал такое бессилие, что чуть не разрыдался. Еще никто так безжалостно не обвинял меня в том, чего я не делал. Еще никто так немилосердно не презирал мое жокейское мастерство. А кожа у меня еще не загрубела.

Теперь, когда меня вышвырнул Вивиан Дэрридж, ни один тренер не позволит мне войти в свою конюшню.

Подавленный и униженный, я словно в тумане миновал широкий вестибюль дома Дэрриджа, открыл тяжелую парадную дверь и по посыпанной гравием дороге побрел к ждавшим меня машине и шоферу.

Ни машины, ни шофера я никогда раньше не видел. Утреннее августовское солнце отражалось от безупречно чистого черного кузова. Шофер в фуражке со сверкающим козырьком опустил окно и молча протянул мне конверт без адреса.