Владимир Макарычев - Тайна острова Матуа

Корабельная жизнь шла по плану боевой подготовки, который никогда полностью не выполнялся на базе. Распорядок дня отрабатывался минута в минуту. За час успевали то, что не смогли бы на берегу за неделю.

— Вахтенный офицер, заданная скорость? — проверил бдительность командир.

— 14 узлов, — весело ответил Баранов.

— Увеличить до двадцати, — приказал командир.

Вахтенный тут же прокричал в переговорную трубу, напрямую связанную с постом управления машинами: «Скорость в двадцать узлов!»

На какое-то время ходовой мостик затих в ожидании чего-то важного. Корвет выходил на свою крейсерскую скорость, наиболее экономичную по потреблению топлива и составляющую около 80 % от максимальной скорости. Рабочую атмосферу главного командного пункта прервал громкий доклад сигнальщика: «Прямо по курсу рыболовецкий сейнер семафором сообщает о пожаре на нашем корабле».

Находившиеся на мостике люди засуетились одновременно, выискивая признаки пожара. Вахтенный офицер заерзал первым, глубоко втянул в себя чистый морской воздух и не почувствовал дыма. Куринов инстинктивно озирался по сторонам, также не находя угрозы.

— Горит труба! — прокричал снова сигнальщик.

Все повернули головы в сторону кормы, где из трубы вырывались двухметровые языки пламени.

— Рыбак предлагает помощь и спрашивает, что с трубой? — снова доложил сигнальщик.

Взгляды четырех пар глаз уперлись в командира. В них сквозило требование отдавать приказы, действовать, и Куринов, угадав причину возгорания, дал ответ с присущим флоту юмором:

— Передайте на сейнер, ничего страшного, просто испытываем новый вид топлива. — И с удовлетворением отметил, как спало напряжение, моряки заулыбались.

На самом деле от резкого увеличения скорости загорелись новые форсунки на котлах, обильно покрытые заводской смазкой.

Наступило время вечернего чая, двадцать один ноль-ноль. Именно этот отрезок корабельного времени используется в виде психологической разгрузки уставших за день офицеров. Немногочисленные посетители кают-компании мирно чаевничали, наблюдая по телевизору за футбольным матчем. В этот момент «психолог» — старший лейтенант Будкин, красный, как вытащенный из кипятка рак, с шумом ворвался в кают-компанию.

— Рановато давление поднялось, товарищ старший лейтенант, — неодобрительно высказался по его внешнему виду заботливый доктор. — Что с вами будет, если еще с месячишко женщину не увидите?

— Вам шуточки, а мне шею намылят, — ребром ладони провел по горлу старлей. — Папута повесил боевой листок с сообщением о конце света. Завтра наступит, какой ужас! Ему, видите ли, об этом передал по воздуху сам проповедник, — негодовал внештатный корабельный «психолог».

Воцарилась понимающая тишина. Некоторые офицеры посмотрели на портрет адмирала Ушакова, единственного святого из моряков, и торопливо перекрестились. К странностям корабельного химика давно привыкли, но в море, знали, следует быть предупредительным и незлым.

Корабль продолжал следовать к острову Матуа с таинственным, не совсем понятным для экипажа заданием. Между тем осталось незамеченным прибытие на борт корабля еще двоих моряков, там, на топливном улисском пирсе: флагманского специалиста штаба флота по ракетно-артиллерийской части капитана второго ранга Гуревича и отпускника-контрактника, двадцатитрехлетнего Андрея Смирнова, который запрыгнул на «подножку» корабля в самый последний момент, прямо с уссурийского поезда.

В родном поселке горно-обогатительного комбината жизнь показалась намного хуже корабельной, потому и не дотянул до окончания отдыха. Все там походило на военный гарнизон. Завод не останавливался ни днем, ни ночью. График жизни родителей однообразен: семь рабочих часов, домашний сон, очередная смена. И перспектива одинакова для всех там проживающих — в сорок пять пенсия, отдых с бутылкой водки и ранняя смерть. Да еще вечный страх потерять работу, который хуже смерти.

А во рту привкус железа, напоминающий о правильном решении — порвать с той красно-болезненной жизнью. Красной — от выделяемого производством тоннами в течение года серного ангидрида, газа, от которого в городском саду в день его приезда буквально за одну ночь побелели красные розы. Люди искали защиты и не находили, потому и шли в церковь в надежде на Спасителя. Лично ему надоели постоянные причитания пятидесятилетней сестры его матери, тетки Оли, о черной магии и о бессилии человека перед злом. Вот Андрей как-то и предложил ей выговориться, спросив: