Андрей Таманцев - Гонки на выживание

Весть о самоубийстве генерал-лейтенанта Сидорчука, одного из руководителей Главного строительного управления Министерства обороны, потрясла практически всех в огромном белом здании на Арбатской площади.

Сослуживцев генерала потрясло, что вот таким образом покинул сей грешный мир товарищ, считавшийся абсолютно непотопляемым: ни для кого не было секретом, какие связи были у покойного, что именно через генерала Сидорчука можно было решить пресловутые «задачи взятия дачи». То, что вокруг его имени давно витали нехорошие слухи, уж кого-кого, а Сидорчука вряд ли могло привести к намерению защитить офицерскую честь последней свинцовой точкой в висок.

Все были убеждены, что такие, как он, не стреляются никогда, ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, не откроется нечто такое, что сделает финальный выстрел спасительным избавлением от настоящей беды.

Однако смерть есть смерть. А мертвому положены подобающие почести. Тем более что, как установило следствие, самоубийства никакого не было, а имела место трагическая случайность при штатной чистке личного табельного оружия.

И хотя официальное заключение это у всех вызвало скептическую усмешку, в положенный день и час длинный кортеж из черных министерских «ауди», «Волг» и разнопородных «джипов» потянулся вереницей в сторону Николо-Архангельского крематория.

Ну а там было все, что положено согласно ритуалу и протоколу, — рыдания вдовы и родни над гробом, каменное лицо сына-офицера и белое — молодой дочери, скорбные речи, перечисление едва ли не всех добродетелей, коими обладал усопший, упоминание его заслуг перед родиной и государством, а также троекратный залп в хмурое январское небо, произведенный взводом автоматчиков в ту минуту, когда тело покойного генерала Игоря Ивановича Сидорчука навеки кануло в бездонную шахту вечности, навстречу огню, которому надлежало обратить в прах до Страшного суда эти бренные останки вместе со всеми военными и штатскими тайнами.

На мрачной церемонии было множество генералов из разных ведомств, управлений, штабов и округов, причем многие присутствовали там лишь по ритуальной обязанности, а вовсе не по долгу совести или памяти. Напротив, едва ли не большинство с удовольствием предпочло бы отсутствовать на этих похоронах, дабы не связывать себя с именем того, кого только что поглотила черная бездна.

Но для семерых высокопоставленных генералов это событие пришлось весьма кстати. Именно здесь, в толчее, в разговорах, в мелькании парадных шинелей, генеральских и полковничьих погон, темных женских одежд и черно-красных траурных повязок на рукавах, среди цветов, венков, развевающихся лент, под рокот военного оркестра, они смогли оказаться рядом и соответствующим печальному событию шепотом на глазах у всех начать и почти закончить свое тайное совещание, с тем чтобы отдельные конкретные детали обсудить на поминках, в огромной квартире Сидорчуков, в известном маршальском доме на улице Рылеева.

На тризну по генералу допущены были лишь те, кого сочли самыми близкими, своими.

Их набралось немало, с полсотни человек, это были люди в больших погонах, при больших постах, а с ними их дородные супруги, наряженные по случаю в неброско-роскошные траурные одеяния.

Тут не было лиц случайных — их, как и разную пронырливую журналистскую нечисть, жестко отсекли порученцы и адъютанты еще на подступах к парадному подъезду маршальского дворца.

И не было тут напыщенных дежурных фраз — здесь о покойном говорили воистину от сердца, ибо не было среди сидящих за столом никого, кто не мог бы помянуть его душевно, искренне.

— Да, — поднявшись и, не мигая, глядя в свой стакан с водкой, начал слово о почившем генерал-лейтенант Курцевский. — Это был действительно крупный человек, видный человек, сильный человек… Настоящий боевой товарищ. Многим он сделал добро, многие запомнят его не просто блестящим военным, организатором и руководителем, но и человеком большого сердца, отзывчивым и понимающим другом… И все невольно, в какой уж раз, обернулись к большому портрету генерал-лейтенанта Сидорчука под двумя грустно поникшими красными гвоздиками и всмотрелись в его открытое лицо, в его прозрачные светлые глаза, глядящие отныне куда-то так далеко, куда никто из присутствующих заглянуть пока что не спешил.

Курцевский хотел было уже сесть, но сын почившего, высокий красавец майор со значком выпускника академии на груди парадного мундира, просительно взглянул на говорившего.