Андрей Таманцев - Гонки на выживание

Артист яростно потер лоб.

— Прослушивает, точно! Но, судя по всему, он играет на нашей стороне.

— Ну и спасибо ему, — сказал Муха. — Не тот ли это добрый дух, что отвел от нас смерть еще там, в Москве?

— Он, не он, — сказал Артист, — а сигнал надо принять к сведению. А там посмотрим…

— И сколько мы тут еще проторчим, в этой каменоломне? — поинтересовался Трубач на исходе вторых суток вынужденного привала в горах. — По-моему, Аллах не помог, и они утратили веру, что мы попадемся им на вертела.

В самом деле, если в первый день небо над равниной то и дело оглашалось грохотом «вертушек», то к вечеру следующего дня оно сделалось пустынным и беззвучным, как миллионы и миллионы лет назад.

— Похоже, отсиделись, — заключил Пастух. — Наверное, сочли, что мы все-таки сумели улизнуть за границу. Логично. Времени было достаточно. Готовьтесь. Как стемнеет — в путь. За ночь надо промахнуть больше сотни километров.

— По бездорожью… Без фар… Особо не разгонишься, — заметил Боцман.

— Вот и будут тебе гонки на выживание, — не без ехидства кивнул Пастух. — И приз тут ку-уда ценней твоего дохлого «форда».

Съехать в вечерней мгле вниз оказалось не менее сложно, чем забраться на высоту, но с грехом пополам поднатужились и стащили трофейную повозку.

«Джип» катил в темноте почти по прямой. Они отмахали уже много километровскоро должен был наступить рассвет, но пока над ними еще нависало низкое ночное небо с бесчисленными чужими звездами. Было холодно и тревожно, как всегда в этот час. На коленях Пастуха под автоматом теперь лежала не только карта, полученная от Буянова, но и армейская топографическая, вроде нашей трехверстки. Боцман обнаружил ее за солнцезащитным щитком мощной быстроходной машины, и хотя названия и пометки на ней были набраны мелкой арабской вязью, карта есть карта.

Сопоставляя контуры полетной штурманской и этой, они уже безошибочно знали, где едут, какие высоты и низины откроются впереди.

Разжились и биноклем, а также отличным японским компасом со светящейся стрелкой и разметкой циферблата. Время от времени Боцман притормаживал, Сергей осторожно освещал участок карты вражеским фонариком, и вновь они двигались дальше по ночному плоскогорью.

— Нет, — покручивая жесткий руль, объявил Боцман, — что там ни говори, а все-таки разбой и грабеж неплохая штука! Одним махом — сразу столько полезных вещей! Если выскочим из этой передряги, пойду в разбойники.

— В соловьи ты пойдешь, а не в разбойники, — сказал Пастух и, обернувшись на миг, окликнул:

— Трубач! Дрыхнешь, что ли?

— Да нет, не сплю. Думаю просто… — Думает он! Чего без дела сидишь? А ну давай дуди!

— То есть как? — не понял Ухов. — В каком, так сказать, виде?

— А я почем знаю? — улыбнулся Сергей. — Как-нибудь эдак… на губах, что ли… — А что? Попробую… — улыбнулся в ответ Николай. — И что же вам продудеть, дорогие радиослушатели?

— "Караван", — сказал Док. — Что ж тут еще сейчас можно дудеть? Конечно, «Караван»… Или слабо?

— Темп немного не тот, — сказал Трубач.

— А ты ускорь, — сказал Боцман, — мы не против.

И Трубач вдруг действительно задудел, подражая своему любимому инструменту, загудел, чуть пофыркивая, знаменитую мелодию великого Эллингтона, и это было так здорово — в ночи, посреди чужой пустыни, — так похоже на настоящий живой саксофон, что они, как тогда в лесу у костра, захлопали в ладоши. Даже Боцман на пяток секунд сбросил руки с руля.

— А ну еще! — крикнул Пастух. — Еще давай! А мы-то ему на сакс складывались!

— Тряхнем стариной! — пристукнул кулаком по коленке Док. — «Мы идем по Парагваю…» Помнишь?..

— А то!

Он задудел, и все подхватили мелодию, кто получше, кто похуже, кто привирая малость, а кто поточней. Машина мчалась по ночному плоскогорью чужой страны, подскакивая на ухабах, а Ухов солировал, подражая саксофону, выдувал губами замечательную мелодию пятидесятых.

Ночь отошла сразу и бесповоротно, разгоралась заря, короткие сумерки сменялись новым утром. Вот-вот должно было выглянуть солнце нового дня.

Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков… Казалось, что они тут столетия и столетия — давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны… Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.