Юрий Ищенко - Черный альпинист

Он поставил на старенький магнитофон с олимпийской символикой кассету: взошел на минарет мулла, закричал, запел о своем горе под синим аравийским небом, среди желтых песков, взывал к Аллаху и просил о самом важном. А Тахир слез со стула, здесь же на кухне встал на дрянной коврик у порога, склонился в поклоне, прижимаясь лбом к потрескавшимся грязным паркетинам. Он знал, что должен как-то почтить делом смерть отца, а плакать ему было бы стыдно. Пока не кончилась запись на кассете, он качался на коленях, клал поклоны и повторял:

— Аллах акбар, аллах акбар…

Затем встал сел на стул и налил очередную порцию выпивки.

Сколько прошло времени, не знал, выпивка исчезла, в углу беззвучно мигал телевизор. Когда по московскому каналу началась криминальная хроника, Тахир добавил громкости и начал внимательно слушать.

Об убийстве Пастухова сообщили сразу, с помпой, как об очередной атаке на лидеров демократического фронта. Но конкретно об убийцах, о человеке с приметами Тахира не говорилось. Службы либо решили спустить дело «на тормозах», либо разбираться с ним, Тахиром, если его уже вычислили (а этого следовало ждать), в своем узком кругу.

Кончилась криминальная хроника и уже отдельным выпуском пошло интервью с его, Тахира, непосредственным шефом, старшим следователем ФСК по борьбе с организованной преступностью. Шеф вонзился прямо с экрана своими черными продолговатыми зрачками ему в душу, Тахир решил, что так и было задумано, шеф хотел что-то дать понять ему. Шеф криво улыбался и решительно стучал кулаком по столу — значит, угроза? А говорил совсем другое.

Сказал, что, к большому сожалению, уважаемый Пастухов занимался не только своей газетой, но и иным бизнесом, имел контакты с мафиозными кругами, замаран коррупцией, отмывал «грязные» деньги и переводил за границу огромные суммы: были названы номера счетов и названия банков, с которыми сотрудничал Пастухов. Шеф уже мельком добавил, что убийцу они найдут обязательно, но говорить тут надо о сведении счетов между конкурентами либо о мести проигравшей стороны в борьбе за власть в уголовной среде. Никак не о покушении на демократию.

Это могло означать, что его отпускают. Тахир не раздумывая взял лист и накатал рапорт об увольнении (либо о длительном отпуске без содержания по семейным обстоятельствам и для поправки здоровья). Указал в рапорте, где хранятся все документы по его кураторству (в сгоревшей квартире и меньшая часть в «сейфе» одного из диспетчеров). Подарил походя конторе большой и жирный кусок. — на днях несколько «подшефных» группировок должны были отстегнуть платежи за услуги. Конверт решил послать обычной почтой — пусть выматерят его напоследок, говорят, от этого дорога будет спокойней.

Еще час размышлял, возвращать ли то, что своровал с помощью компьютера и теперь хранил на дискетах. Контора могла не знать о личности проникшего в систему архива. Могла не ведать, в каком масштабе он черпал информацию. Действительно, половина записанного на дискеты касалась именно его, куратора Нугманова, деятельности, и это была обычная подстраховка, алиби, защита. Вопрос о возвращении дискет был очень важен, а у него давно кончилась выпивка — ни напился, ни протрезвел, так не надумаешь много. Плюнул, решил дискеты оставить себе, а пока выйти за покупками.

И запой продолжился. Вдрызг пьяный и страшный азиат ввалился под вечер в универмаг «Таганский», круша там все подряд, набрал водки, колбасы и сыра, булок, попытался расплатиться долларами. Девочки-продавщицы не оплошали — обслужили, как в Нью-Йорке, только подороже вышло. Он вернулся в берлогу, поел чего-то. Часа через два потерял контроль (что бывало очень редко — он даже пытался какой-то бабе позвонить, но, на его счастье, именно в эту ночь в доме отключили телефон), потерял и память, рассыпались прахом заботы о работе, о семье, о жизни и ее спасении, погрузился в грезы…

Изо всех мертвецов, неуклюжими и скромными тенями толпящихся за его спиной, лишь один иногда интересовал Тахира. Причем именно тот, тот единственный, которого, если исходить из правил уголовного кодекса, он и не убивал. Пальцем не тронул. Тахир зачастую имени его вспомнить не мог. Помнил, что был в школе друг, умный, понимающий и прощающий многое Тахиру. Много вместе гуляли, базарили ночи напролет. Здесь, в Москве, вместе бывали, друг учился в институте, а Тахир лямку военную тянул (друг закосил от армии — и Тахир ему это не простил, не по-мужски!). Тот институт бросил, решил в горах жить, далеко от мрази городской, а Тахир решил с мразью этой бороться. А потом как-то в горах друг погиб, шел с Тахиром на трудную гору, Тахир дошел, а друг погиб, сорвался на последних метрах. Тахир в горах плохо понимал, подстраховать не сумел, это он, конечно, сука. И сын у Тахира, светловолосый, белокожий Тимурка, уже теперь очень похож на друга. Как напоминание, как искупление вины, как прощение, да, именно как прощение, Тахир был в этом уверен.