Юрий Ищенко - Черный альпинист

Через час они брали последний снежный карниз. Сашка очутился там первым. Тахир тоже влез самостоятельно. Отошел к стене, закашлялся, сплюнул кровью на ладонь (перчатки изорвались, студило и покалывало пальцы). И услышал треск — карниз рушился! Тахир лихорадочно, автоматически вбил в каменную плиту крюк, подсоединил себя. Сашка же стоял на самом краю карниза, чтобы рассмотреть путь к вершине, — там ревел ветер, и он ничего не слышал, не обернулся. Лишь когда огромная глыба смерзшегося снега, дрогнув, начала отделяться от скалы, обернулся. Резко напрягся, чтобы прыгнуть к скале, к Тахиру. Но плита уже заваливалась, он оказался в ее нижней точке, и прыгать было бесполезно. Если бы плита оказалась над падающим Сашкой, то Тахира, связанного с ним веревкой, тоже бы сорвало с камня, никакие крепления бы не выдержали. Тахир успел об этом подумать, смотря в запрокинутое лицо Сашки, и сам ждал этого последнего рывка. И решил что-то крикнуть перед смертью.

— Марина моя!.. — сказал хрипло.

А Сашка исчезал почему-то улыбаясь. Отвалилась и унеслась глыба. Тахир стоял ничего не понимая. Посмотрел на свое крепление: шелестя, кружилась бухта капронового шнура и свободно уносилась нить вслед за падающим другом. Как-то, того не заметив, Тахир убрал страховочный карабин — и теперь не мог оказать помощь Сашке.

Через минуты две кончилась бухта, — конец улетел в пропасть, извиваясь, как змея, в порывах ветра. Тахир огляделся: сквозь снег ничего не было видно. Тогда вышел из-за камня и без страховки пошел дальше. До шеста, воткнутого в точку абсолютного верха, оставалось метров десять. Он оставил там вымпел, личные опознавательные знаки и, даже не постояв минуты, пошел тем же путем назад. По вбитым Сашкой крючьям это было достаточно просто. Хотя сил у него вообще не было — лишь жажда остаться живым.

Все три парня, что шли от главного входа в ВДНХ к метро, были похожи между собой: невысокие крепыши в кожаных куртках с причиндалами (дутые цепочки на шеях, серьги в левой мочке, жвачка меж челюстей, всем около двадцати). Но урка со стажем или просто нынешний бизнесмен, по необходимости «тертый» во всех областях жизни, сразу бы определили их главную схожесть — они были «шестерками». Рабочими лошадками в стиле форс-мажор. С раннего утра «пасли» свою территорию на Достижениях Народного Хозяйства, десяток киосков с бижутерией, шмотками, журнальчиками и сигаретами. Одному из них даже пришлось полдня торговать пирожками (что было оскорбительно, он называл себя Волком, а серый лютый может пачкать руки только кровью или деньгами, на крайняк — копотью от пороха или мозолями от ребристой финки). Но шеф послал подменить ту курву, тетку толстую. Она чья-то родня, зараза. Он и встал — а иначе бы ему «вставили», потому что надо пахать и ждать, когда отличишься, тогда доверят более достойное дело. С головой у всех троих было неважно, ни в школе, ни во дворцах наук стратегий и знаний не почерпнули, и мечта у всех была одна и та же, простая, как матерное выражение: попасть в боевики, не караулить, не охранять свое, а нападать, хапать чужое. Еще лучше, почетнее — бить чужого!

И вроде сегодня пошла пруха, пошла рыбешка в невод. Позвонили после трудового дня шефу, чтобы смене сдать вахту, а тот им говорит: «Надо, ребятки, по-быстрому задолбать одного чучмека. Сидит в гостинице, ждет свиданки. Завалите, как стемнеет, вскроете его, чтобы пострашнее, но тихо. А затем, ничего не трогая и не прихватывая, ноги в руки. На дно на две недели. И больше никаких киосков, делом начнете заниматься. Если справитесь…»

Казалось бы — ну точно пруха! Но каждый из трех ребят «шестерил» не меньше трех-пяти годков, место у ВДНХ гнилое, денег много, желающих нагреться много, вертеться приходится ого-го как! И если их, лопухов, посылают на «мокряк» без провожатого, что-то тут не так. Или шеф не хочет самолично светиться. Или там не чучмек, а много чучмеков, и они идут на разведку боем. Это еще нормально, если хорошо бой изобразят, — оценят. Бить — не убьют, а стрельба вроде сообща запрещена. Плохо, если того чучмека, толком неизвестного, «втемную» щупают, а он ни правил не знает, ни жалости и меры. Здесь давно уже не грохают по одиночке: все поделено, капиталы вложены огромные, рисковать, шуметь, привлекая раздражение ментуры или еще кого, не нужно. Давно договорились все дела решать внутри крута.