Леонид Словин: Отстрел

«А-а… Угро! Знаю! — сказала будущая жена Игумнова, когда их познакомили. — Вы называете себя розыскниками. Уголовники боятся поднять на вас руку…»

Игумнов осторожно поднял голову. Тихий стук где-то внутри отеля не прекращался, там словно готовили омлет из тысячи яиц. Внизу всюду были расставлены в беспорядке машины, свисали невыключенные к утру светильники — нежные, как абрикосы. Увитые растениями балконы безмолвствовали. Названия улиц — черные знаки на белой подсветке — горели неизвестно для кого. Снова, как когда-то в Дубулты, в католической кирхе, звякнули часы.

Жену отпевали в той же церкви, что и телохранителя Неерии. Короткий их брак тянул на долгий роман. Во время похорон, когда Рэмбо вместе с Неерией ушел в храм, Игумнов свернул за некрополь, поставил на могиле свечу. Тяжелый сук с треском обрушился сверху, подминая и обламывая ветви.

«Мертвые говорят с нами… — говорила его иудейская бабка, мать отца. — Нам не дано их видеть, но они постоянно дают нам знать о себе…»

Свеча горела медленно, тугим извивающимся пламенем. Кусты вокруг были затянуты белой паутиной тополей. Черные птицы мертвых прыгали по тропинке. Могила жены была чисто убрана. Блестел мрамор. Раньше на нем было выбито одно имя — мужское, теперь под ним появилось женское. Спустя годы супруги воссоединились для вечной жизни. Потревожил ли его приход покой супружеской четы, снова обретшей друг друга, но теперь уже навсегда…

«Мертвым в могиле ничего не нужно… — говорила бабка. — Ни яблок, ни крутых яиц. У них другие заботы… [ Они ждут Мессию. — Она произносила как иудейка — Машиаха. — С его приходом мертвые поднимутся из могил. Грядет справедливость. Каждый получит, что он заслужил. Начнется суд в Святом городе Иерусалиме…»

Игумнов успел метнуться вперед. Неерия с сигаретой шагнул за балконную дверь. В броске Игумнов дернул его на себя, в то же время удержал, чтобы Арабов грохнулся на него, а не на мраморный, принятый в израильских помещениях пол. В ту же секунду прогремел выстрел. Стреляли где-то рядом. Может, с соседнего балкона. В направлении холма… Антитеррористическое подразделение, установившее снайпера на вершине стратегически важной высоты, приняло экстренные меры. Вслед за упреждающим выстрелом из отеля «Кидрон» группа, непосредственно поднявшаяся к эспланаде, забросала киллеров гранатами ослепляющего действия. Свет был нестерпимым для глаз. Дальнейшее развернулось в считанные секунды. Кудим, раненный в руку, попытался уйти.

Рядом с большим, во всю стену, цветным портретом Эрнесто Че Гевары, шла узкая площадка. Под ней начинался отвесный склон. Далеко внизу к нему прислонялись дома. Не раздумывая, Кудим начал спускаться. В нем жил отличный скалолаз. В здоровой руке он сжимал полученную ночью снайперскую винтовку с лазерным прицелом.

«Ее ни в коем случае нельзя оставить…» Сотник еще в Москве предупредил. По Кудиму не стреляли. Над эспланадой появился полицейский геликоптер, израильской миштаре сверху было все отлично видно.

«Давай, давай, смотри…»

Кудим увидел машину, ждавшую внизу. Он быстро спускался. В середине склона ему удалось оттолкнуться — последний десяток метров он перелетел мгновенно…

Тут удача изменила ему. Он попал ногами на бочку-бойлер. Ее перевернуло. Внизу была каменная глыба не меньше тонны весом. Кудим влетел в нее головой. По заключению израильского судебно-медицинского эксперта, вскрывавшего труп, смерть неизвестного наступила в результате повреждений черепа, не совместимых с жизнью.

Туркмении повезло.

Его начали преследовать не сразу. Он бросился в другую сторону. У подножия холма находилась автобусная остановка. Туркмения успел добежать до нее. От остановки как раз отходил длинный иерусалимский автобус, один из первых, отправившихся в то утро. Спускавшиеся в обход по серпантину секьюрити не успели. Туркмения протянул водителю пять шекелей, получил сдачу. Держался спокойно. Водитель подмигнул ему в зеркало над головой. Он принял его за одного из румынских рабочих, которых в районе Катамоны жило великое множество. Туркмения сел впереди, тут было что-то вроде четырехместного купе, пассажиры парами сидели лицом к лицу. Напротив мясистая девка в погонах десантницы, с карабином на коленях, с голубыми глазами, коровьими большими губами, читала молитвенник. Губы ее шевелились. Соседкой ее была молодая марокканка в короткой юбке, с необыкновенно красивыми ногами. Сидевшая рядом с Туркменией деваха была в футболке. От одной подмышки к другой было выведено крупно: «KAMIKADSE». Тяжелые груди ее прядали на поворотах. В автобусе было людно. Вязаные кипы мужиков. Бархатные береты и шляпки религиозных евреек. Словно с фотографий времен русско-японской войны или прибытия экспедиционного корпуса союзников в Одессу. Сидевшие по другую сторону прохода молодые супруги были бывшие соотечественники. В газетах потом написали, что они оставили дома двух маленьких детей и направлялись заключать договор о покупке квартиры. На Тахане Мерказит им предстояло пересесть в автобус, шедший на Тель-Авив. Супруги встали рано. Зевали, широко раскрывая рты… Молодой российский еврей что-то громко бубнил подруге в конце автобуса. Здоровый мужик в черной рясе — греческий монах — смотрел в окно. Ватная женщина с огромным животом, казалось, будто уже умерла, только об этом не догадывалась…