Ирина Маркова - Ира-ничные стихи

… Пора, пора уж быть умней:
Восстань, Кабан, и виждь, и внемли…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И Он всей кубатурой встал!
Шальные огласил скрижали!
(Потом Его на пьедестал
Всей академией сажали…)

Времён былых отображеньем,
Как есть, вначале было слово,
Но слово стало искаженьем
В устах Владимира Смирнова.

Привлёк всеобщее вниманье
И изложил свои мыслишки –
Что, мол, в смирновском пониманье,
Замечен в Фауне Мартышкин.

Смирнову стало вдруг завидно,
Что бегемота с носорогом
Талантливо и очевидно
Воспел Мартышкин чётким слогом.

Он стал плести свои интриги
И просто мелкие интрижки.
… Но расцвели внезапно фиги,
Когда стихи писал Мартышкин.

Смирнов же тонкою натурой
Постиг глубинный образ слова,
Но был повержен кубатурой,
Чутьём и весом Масалова.

Смирнова встретив, отчего-то
Пегасы судорожно ржали,
А слон, кабан и бегемоты
Ему, Смирнову, угрожали.

Провозгласив величье слова,
Прочней алмаза, твёрже стали,
Мечтал он вместо Масалова
Сиять всегда на пьедестале.

… Ах, моська, знать, она – Смирнов,
Коль лает на таких слонов!

… Как будто любви идею –
Вечность перекроя –
Я создал. И вот – владею
И чувствую, что твердею
Для нового бытия.
И – страстно, трёхмерно, ярко,
Кометою в борозду,
Любовью – вошёл под арку.
И сотворил звезду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И – погрузясь в колокольца,
Кутаясь в гром и грай –
Смотрелись в смертное солнце
Мы – сотворившие рай.

Небесную твердь откинув
Небрежно своей рукой,
Обрёл Валентин Устинов
Уверенность и покой.

Другою рукою вечность
По-новому перекроя,
Обрёл в тот же миг беспечность
И радости бытия.

Зажёг в небесах светила,
Промолвив: «Да будет свет!»
И крикнул, что было силы,
Что он, однако, поэт!

И долго стоял, примеряя
Себе лавро́вый венец…
Вопросы все предворяя,
Воскликнул, что он – творец!

И, в свете лучей сгорая,
Творил из последних сил.
… Но вдруг соблазнился раем
И яблоко надкусил…

Схватился за месяц ясный
И, кутаясь в гром и грай,
Он понял, что понапрасну
Придумал весь этот рай.

А место не пусто свято.
И, побледнев лицом,
Он стал, как Адам когда-то,
Творением, а не творцом…

Из рая шёл, чуть не плача,
Вдвоём с Пегасом-конём.
… С терновым венцом незадача,
Зато лавро́вый – при нём!

… Из грязи воздыматься в солнцебоги,
И пот дождя в земную мреть ронять.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он мог бы жить, а должен умереть.
… Как радостна земли живая мреть!

Гореть, сгорать, но, в целом, не сгореть,
Писать стихи, как будто землю рыть.
Как сладостна земли живая мреть!
Как тягостна земли тупая мрыть!

В себе поэта заново открыть,
Принять стихов воюющую рать –
Колеблется земли пустая мрыть,
Шевелится земли живая мрать.

По речке мчит извилистая рябь,
Легко поэтом на Руси прослыть,
Когда поёшь про пасмурную хлябь,
Или когда про призрачную сныть…

Про мрыть и мреть никак нельзя не петь.
Про хлябь и рябь добавить не забудь!
На ветках зреет будущая снедь,
А в голове – стихов лихая муть!

К земле склонится месяца фонарь.
Русалки встанут из болотных тин,
Когда стихи про сныть и мреть, и хмарь
Прочтёт поэт Устинов Валентин!

А по прошествии нескольких лун –
Августов иль январей –
Часть мужиков превращает колдун
В маленьких мудрых зверей.

Однажды выпивши вина
И захмелев совсем,
Поэт себя как колдуна
Легко представил всем.

Чтобы соперников унять –
Собратьев по перу –
Стал их в животных превращать:
В ослов и кенгуру,

Кого в слона, кого-то в мышь,
Что ест тихонько сыр.
Животным миром стал, глядишь,
Художественный мир.