Игорь Иртеньев: Стихи мои, простые с виду…

Итак, мы вышли спозаранок,
Чтоб избежать ненужных встреч
И шаловливых хуторянок
Нескромных взоров не привлечь.

Ступая плавно друг за другом,
Держа сачки наперевес,
Мы шли цветущим майским лугом
Под голубым шатром небес.

„Была весна“ (конец цитаты).
Ручей поблизости звенел,
На ветках пели демократы,
Повсюду Травкин зеленел.

Вдруг из кустов раздался выстрел,
И мой сосед, взмахнув сачком,
Вначале резко ход убыстрил,
Но вслед за тем упал ничком.

Как написала бы про это
Газета „Красная звезда“:
„Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда“.

Пробила вражеская пуля
Навылет сердце в трех местах.
Но кто же, кто же, карауля
Соседа, прятался в кустах?

Кто смерти был его причиной?
Чей палец потянул курок?
Под чьей, товарищи, личиной
Скрывался беспощадный рок?

Где тот неведомый компьютер,
Чьей воле слепо подчинясь,
Пошли с соседом мы на хутор
В тот страшный день и страшный час?

Смешны подобные вопросы,
Когда сокрытыя в тени,
Вращая тайныя колесы,
Шуршат зловещия ремни.

И мы — что бабочки, что мушки,
Что человеки, что грибы —
Всего лишь жалкие игрушки
В руках безжалостной судьбы.

— Не ходи, Суворов, через Альпы, —
Говорил ему Наполеон.
— Здесь твои орлы оставят скальпы,
У меня тут войска — миллион.

Говорю тебе я как коллеге,
Как стратег стратегу говорю,
Здесь твои померзнут печенеги
На конфуз российскому царю.

Знаю, ты привык в бою жестоком
Добывать викторию штыком,
Но махать под старость альпенштоком
Нужно быть последним дураком.

Но упрямый проявляя норов,
В ратной сформированный борьбе,
Александр Васильевич Суворов
Про себя подумал: „Хрен тебе“.

И светлейший грянул, как из пушки,
Так, что оборвалось все внутри:
— Солдатушки, бравы ребятушки,
Чудо вы мои богатыри!

Нам ли узурпатора бояться?!
Бог не выдаст, не сожрет свинья!
Где не пропадала наша, братцы?!
Делай, православные, как я!

И, знаменьем осенившись крестным,
Граф по склону первым заскользил,
Этот миг на полотне известном
Суриков, как мог, отобразил.

Так накрылась карта Бонапарта
Ни за грош, пардон, ни за сантим.
…С той поры мы в зимних видах спорта
Делаем француза, как хотим.

Я лежу на животе
С папиросою во рте,
Подо мной стоит кровать,
Чтоб я мог на ней лежать.

Под кроватию паркет,
В нем одной дощечки нет,
И я вижу сквозь паркет,
Как внизу лежит сосед.

Он лежит на животе
С папиросою во рте,
И под ним стоит кровать,
Чтоб он мог на ней лежать.

Под кроватию паркет,
В нем другой дощечки нет,
И он видит сквозь паркет,
Как внизу другой сосед

На своем лежит боке
С телевизором в руке.
По нему идет футбол,
И сосед не смотрит в пол.

Но футбол не бесконечен —
Девяносто в нем минут,
Не считая перерыва
На пятнадцать на минут.

Вот уж больше не летает
Взад-вперед кудрявый мяч,
И служитель запирает
Расписныя ворота.

И сосед, разжавши пальцы,
Уроняет на паркет
Совершенное изделье
Из фанеры и стекла.

И, следя усталым взглядом
Телевизора полет,
Он фиксирует вниманье
На отверстии в полу.

Но напрасно устремляет
Он в него пытливый взор,
Потому что в нашем доме
Этажей всего лишь три.

Весь объят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду „Б“.

Слезы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.

Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тещиного дома,
Мимо дедовских могил.

Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.

Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.

Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.