Игорь Губерман - Гарики на каждый день

Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком.

Гляжу,не жалуясь,как осенью
повеял век на пряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.

Вольясь в земного времени поток
стечением случайных совпадений,
любой из нас настолько одинок,
что счастлив от любых соединений.

Не зря ли знаньем бесполезным
свой дух дремотный мы тревожим?
В тех,кто заглядывает в бездну,
она заглядывает тоже.

Есть много счастья в ясной вере
с ее тяжелым грузом легким,
да жаль,что в чистой атмосфере
невмочь моим тяжелым легким.

Непросто – думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят,грызут и портят воздух.

Мы делим время и наличность,
мы делим водку,хлеб,ночлег,
но чем отчетливее личность,
тем одиноче человек.

И мерзко,и гнусно,и подло,
и страх,что заразишься свинством,
а быдло сбивается в кодло
и счастливо скотским единством.

Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.

Разлуки свистят у дверей,
сижу за столом сиротливо,
ребята шампанских кровей
становятся бочками пива.

Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.

С успехами наук несообразно,
а ноет – и попробуй заглуши -
моя неоперабельная язва
на дне несушествующей души.

Эта мысль – украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок -
кто– нибудь всегда за ним следит.

С душою,раздвоенной,как копыто,
обеим чужероден я отчизнам -
еврей,где гоношат антисемиты,
и русский,где грешат сионанизмом.

Теснее круг. Все реже встречи.
Летят утраты и разлуки;
иных уж нет,а те далече,
а кто ослаб,выходит в суки.

Бог техники – иной,чем бог науки;
искусства бог – иной,чем бог войны;
и Бог любви слабеющие руки
над ними простирает с вышины.

За столькое приходится платить,
покуда протекает бытие,
что следует судьбу благодарить
за случаи,где платишь за свое.

В наших джунглях,свирепых и каменных,
не боюсь я злодеев старинных,
а боюсь я невинных и праведных,
бескорыстных,святых и невинных.

Уходят сыновья,задрав хвосты,
и дочери томятся,дома сидя;
мы садим семена,расти цветы,
а после только ягодицы видим.

Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь свое клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе.

Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно,что сытые свиньи,
страшней,чем голодные волки.

Друзья всегда чуть привередливы.
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы.
Как верность и определенность.

Господь посеял нас,как огород,
но в зарослях растений,Им растимых,
мы делимся на множество пород,
частично вообще несовместимых.

Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
а там,где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.

С моим отъездом шов протянется,
кромсая прямо по стране
страну,которая останется,
и ту,которая во мне.

Я вдруг утратил чувство локтя
С толпой кишашего народа,
И худо мне,как ложке дегтя,
Должно быть худо в бочке меда.

На дружеской негромкой сидя тризне,
я думал,пепел стряхивая в блюдце,
как часто неудачники по жизни
в столетиях по смерти остаются.

Где страсти,ярость и ужасы,
где рать ополчилась на рать,
блажен,в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.

Смешно,как люто гонит нас
в толкучку гомона и пира
боязнь остаться лишний раз
в пустыне собственного мира.

Разлад отцов с детьми – залог
тех постоянных изменений,
в которых что-то ищет Бог,
играя сменой поколений.

Свои черты,штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижимо разнолики,
мы одиноки одинаково.

Меняя цели и названия,
меняя формы,стили,виды,-
покуда теплится сознание,
рабы возводят пирамиды.