Игорь Губерман: Гарики на каждый день

В кромешных ситуациях любых,
запутанных,тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.

Что ни век,нам ясней и слышней
сквозь надрыв либерального воя:
нет опасней и нету вредней,
чем свобода совсем без конвоя.

Нас книга жизни тьмой раздоров
разъединяет в каждой строчке,
а те,кто знать не знает споров,-
те нас ебут поодиночке.

В нас пульсом бьется у виска
душевной смуты злая крутость;
в загуле русском есть тоска,
легко клонящаяся в лютость.

Закрыв глаза,прижавши уши,
считая жизнь за подаяние,
мы перерыв,когда не душат,
смакуем как благодеяние.

Имея сон,еду и труд,
судьбе и власти не перечат,
а нас безжалостно ебут,
за что потом бесплатно лечат.

Дороги к русскому ненастью
текли сквозь веру и веселье;
чем коллективней путь ко счастью,
тем горше общее похмелье.

Года неправедных гонений
сочат незримый сок заразы,
и в дух грядущих поколений
ползут глухие метастазы.

Лично я раболепен и жесток,
и покуда такова моя природа,
демократия – искусственный цветок,
неживучий без охраны и ухода.

Жить и нетрудно и занятно,
хотя и мерзостно неслыханно,
когда в эпохе все понятно
и все настолько же безвыходно.

Есть одна загадочная тема,
к нашим относящаяся душам:
чем безумней дряхлая система,
тем опасней враз ее разрушить.

Уюта и покоя благодать
простейшим ограничена пределом:
опасно черным черное назвать,
а белое назвать опасно белым.

Судьбы российской злые чары
с наукой дружат в наши дни,
умней и тоньше янычары
и носят штатское они.

Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.

Зима не переходит сразу в лето,
на реках ледоход весной неистов,
и рушатся мосты,и помнить это
полезно для российских оптимистов.

Мечты,что лелеяли предки,
до срока питали и нас,
и жаль,что одни лишь объедки
от них остаются сейчас.

У жизни свой,иной оттенок,
и жизнечувствие свое,
когда участвуетзастенок
во всех явлениях ее.

Не в силах нас ни смех,ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.

Окраины,провинции души,
где мерзость наша,низость и потемки,
годами ждут момента. А потомки
потом гадают,как возник фашизм.

Я боюсь,что там,где тьма клубится,
где пружины тайные и входы,
массовый инстинкт самоубийства
поит корни дерева свободы.

Любую можно кашу мировую
затеять с молодежью горлопанской,
которая Вторую Мировую
уже немного путает с Троянской.

Из нас любой,пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта,секса,юмора
и тношения к властям.

Когда– нибудь,впоследствии,потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.

С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя – гармония,
а диссонанс – родной отец.

Между слухов,сказок,мифов,
просто лжи,легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.

Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок,как хер Адама.

Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда,где жить невозможно.

В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.

Каждый сам себе – глухие двери,
сам себе преступник и судья,
сам себе и Моцарт и Сальери,
сам себе и жолудь и свинья.

У нас пристрастие к словам -
совсем не прихоть и не мания;
слова необходимы нам
для лжи взаимопонимания.

То наслаждаясь,то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой,не то тебя
посадят за другого.

По образу и духу своему
Создатель нас лепил,творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и,может,потому так одиноки.