Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

— На продажу или для внутренних надобностей?

— Я непьющая. Гнала на продажу.

— А какое у вас основное занятие, Пыльева?

— Я не работаю.

— Значит, самогонкой пробавляетесь?

— Да, пробавляюсь самогоном…

Тучи над головой самогонщицы, казалось, сгустились. Анфиса уже готовила сухари в путь-дорогу. Однако грозы не последовало. То ли чистосердечное признание, то ли непьющая натура, но что-то подкупило судей. И они оштрафовали ее на двадцать рублей. Зачитали приговор и отпустили с миром.

— Не без добрых душ на свете! — сказала Анфиса, вернувшись домой, и… заквасила новую порцию сивухи.

«А я что, пятая спица в колеснице?! — решил про себя сосед Пыльевой молодой лоботряс Владислав Замураев. — Ей можно, а мне нельзя?.. Нет уж, дудки! Я почище Анфисы управляюсь».

В канун вербного воскресенья Владислава застали у самогонного аппарата. Из носика змеевика струилась в чайник мутная жижица с тошнотворным запахом. На полках и на подоконнике были расставлены батареи разнокалиберных бутылок. Хозяин неторопливо закупоривал их самодельными пробками и заливал парафином.

— На продажу готовишь? — спросил милиционер.

— Так точно, товарищ старшина!

— А ты знаешь, Замураев, чем это может кончиться?

— Двадцатью рублями штрафа!

— Ой ли?

— Не стращайте, гражданин постовой! Мы люди тертые…

В суде Замураев выглядел этаким невинным агнцем. Вид смиренный, волосы на голове припомажены, голубая косоворотка расшита до самого подола.

— Вы все рассказали суду, Замураев?

— Все!

— Ничего не утаили?

— Ни капельки!

— Под судом бывали?

— Боже упаси!

И опять последовали смягчающие вину оговорки. Когда огласили приговор, Замураев поклонился судьям в пояс и полез в карман.

— Деньги сразу платить или потом?

— Расплатишься, когда получишь исполнительный лист.

— Спасибочко, граждане судьи! Двадцать рублей не деньги.

Вольготно живется бражникам с такими добрыми дядями. Иные уже давно позабыли, когда они выходили на работу. Торговля самогоном стала их основной профессией. А тут еще побочный заработок. Всякий самогонных дел мастер имеет у себя подсобное хозяйство — десятка три поросят. Выпоит их бражкой — и на базар! Поросята налитые, отменные.

Вот на такого-то закадычного бражника и нарвалась Лукерья Петровна.

Играл духовой оркестр. Гремели тосты, на столах благоухали розы. Торжество под сводами львовского универмага лилось через край.

Евгений Федотович Довбня получал диплом об окончании городского вечернего университета.

— Урр-а-а нашему дорогому директору!

А виновник торжества сидел на видном месте и недреманным оком оценивал подчиненных. «Ишь, заливаются мошенницы Ирина Турковская и Клавдия Топорец! Здорово навострились обмеривать покупателя! А чего это Вайман с такой ехидцей смотрит в мою сторону?»

Наутро директор универмага устроил товароведу аудиенцию.

— Ты что хотел сказать своей мефистофельской улыбкой, дорогой мой?

Вайман прыснул со смеху.

— Я вспомнил, как ты добыл себе диплом. Ловко! Ведь ты дороги не знаешь в университет! Ты такой же дипломант, как я Александр Македонский…

Довбню взорвало.

— Крохобор! Нищим прикидываешься, опорки на себя напяливаешь, а золото лопатой гребешь. Баста! Семь лет я жил на твоих подачках. Хватит!

— Что, совесть заговорила?! — съязвил товаровед. — Взяточником боишься прослыть?

— Молча-ать! — грохнул директор кулаком по столу. — Или половину барыша, или на чистую воду. Выбирай любое!

Товаровед язык прикусил от перепуга. Не ожидал такого оборота. Сколько лет ладили! А тут ни с того ни с сего громы-молнии! И какая муха укусила директора? Кричит, как помешанный. Того и гляди, толпа соберется.

— Не серчай, Евгений Федотович, — примирительно сказал товаровед. — На равных долях будем с тобой компаньонами. Каждую сотню — пополам, и каждый целковый — надвое. Я человек уступчивый.

Разошлись подобру-поздорову. И с того дня добычу стали делить поровну. Пролетит месяц — столько-то сотенных кредиток одному и столько же другому. Добавок к зарплате. А премии — само собой. Насчет премий в универмаге не скупились…

Шли дни, месяцы, годы.

И вдруг гроза среди ясного неба. Пропал Вайман… Словно в воду канул. Ни на работе, ни дома не объявляется. Растаял, как дым от папиросы.

Жена товароведа на людях подчеркнуто тяжко вздыхает.

— За чужой юбкой погнался. Молодую облюбовал. Бросил меня, старуху.