Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

Погасла в девическом сердце ее дочерняя любовь. Развеялось в прах все то прекрасное, что было накоплено в ее душе пылким воображением.

— Извините за беспокойство! — сухо прошептала Алевтина и поторопилась на станцию.

А Павел Кириллович пригласил собутыльника и задал отменного «дрозда» по случаю успешного разрешения семейного конфликта.

Как-то по весне Лукерья Петровна купила на базаре поросенка. Выбирала с толком, осмотрительно. И облюбовала наконец не молочного сосунка с розовым пятачком, а делового, как говорят зоотехники, породистого подсвинка. Везет его Лукерья домой и наглядеться не может. Уж очень хорош выдался!

— Хрюшечка ты мой, курносенький! Давай я тебе животик почешу, а ты подремли.

Лукерья теребит подсвинка, а он, каналья, прищурился и корчит хитрые-прехитрые рожицы. В его маленьких свинячьих глазках так и сверкают лукавые искорки: «Ты, бабка, еще не знаешь моего характера. Ой, и хлебнешь горя!»

И вышло так, как задумал четвероногий бесенок. Лукерья потчует его сахарной свеклой, а он рыло в сторону. Лукерья предлагает ему отварную картошку с отрубями, а он и нюхать не желает.

— Батюшки-светы, — всполошилась хозяйка, — поросенок в дороге аппетит потерял. — И решилась на крайнюю меру: налила ему, словно сосунку, молока. Но и это лакомство не прельстило упрямца. Он поводил-поводил своим пятачком в воздухе и, грустно повизгивая, пошел прочь.

Не сходить ли к фельдшеру, подумала старуха, может, пропишет порошок какой-нибудь поросячий. Но тут случился Матвей Евдокимыч Козырев — высокий, сухопарый старичок, Лукерьин сосед.

— А ты, Петровна, не пробовала ему самогончику поднести? — осведомился дед.

— Да ты что, Евдокимыч, рехнулся?! Скотину самогонкой угощать?!

— А вот попробуй, попробуй! Увидишь!..

Матвей не шутил. Он говорил так настойчиво, будто предчувствовал, что со стороны поросенка замышлялся какой-то подвох. Лукерья послушалась деда, хотя и не очень-то верила в его предположение. Эх, была не была, вздохнула она с горя и отправилась к бабке Матрене за самогоном.

Принесла четвертинку и выплеснула в корыто. Подсвинок, учуяв сивушный запах, с жадностью набросился на еду. Мгновенно уписал картошку, подобрал с полу бураки и закусил молоком. Затем постоял немного, как бы соображая, что бы еще такое предпринять. И надумал: поддал рылом корыто, взбрыкнул и начал по двору выписывать такие крендели, что Евдокимыч только ахал.

— Ишь ты, ишь, что выкамаривает! — заливался старик, довольный своим диагнозом. — Ой, и потеха!.. Умора!

А бражник, словно понимая, что дед Матвей забавляется его проделками, разошелся еще пуще. Я, мол, и не такие номера могу откалывать.

Вот он вихрем налетел на птичье поголовье, сбил с ног селезня, переполошил кур и, плюхнувшись в лужу, хрюкнул от удовольствия.

Лукерья, ни слова не говоря, схватила хлыст и со всего маху обрушила его на подсвинка. Тот не ожидал такого крутого оборота. Вскочил и, как ошалелый, ринулся под навес. А Лукерья с хлыстом за ним, да еще, еще его вдоль спины.

— Вот тебе, вот тебе, злодей! У меня муж не пьет этого чертова зелья, а ты, подлюга… Вот тебе!

— Перестань, Петровна! — остановил ее дед Матвей. — Или ты вправду мыслишь, будто скотина виновата?! У кого купила поросенка-то? А-а?! Эх, милая! Обмишурилась. Самогонщики, они народ продувной. На два фронта орудуют.

Но Лукерья и сама уже догадалась, что обмишурилась с покупкой. И надо же ей было выбрать поросенка у Явдохи-кривой. Ну разве это женщина, Явдоха?! Хата ее стоит на самом краю деревни Хламино. В зимние месяцы, когда разгуляется вьюга-завируха, Явдохину избу заносит снегом по самую кровлю. А кривая только того и дожидается: чем выше сугробы, тем смелее она действует в своем бесовском предприятии. Лишь чуть сгустятся сумерки, как над ее хатой уже стоит дым коромыслом. Того и гляди, выпорхнет Явдоха-кривая верхом на метле и взовьется в поднебесье, к далеким, далеким звездам.

От Явдохиной избы за версту несет самогоном. Приладилась кривая! Самогон бражникам сбывает, а бардой поросят выпаивает. Двойной доход открыла! Правду сказал Евдокимыч: «Самогонщики орудуют на два фронта». И не судят их, бестий!

Нет, Лукерья Петровна, вы не правы. Бражников судят. На днях судили Анфису Пыльеву из деревни Карягино. Забавное было разбирательство!

— Гражданка Пыльева, — обратился к обвиняемой судья, — верно ли, что вы курили самогон?

— Да, курила! — отвечала та.