Николай Шмигалев - Какого лешего?!

– Поверь Бульгун, нам всем жалко видеть, как убивают любую тварь, – участливо произнес Поставец, он мог подобрать нужные слова, чтобы найти общий язык даже с таким упрямым как осел лешаком. – Любая жизнь дорога, тут я тебя понимаю. Однако старик Род так завещал: одним быть хищниками, а другим быть пищей им. Зайцы едят траву, волки едят зайцев, а люди убивают волков. Закон природы!

– Так люди ведь не едят волков, – парировал Бульгун.

Теремной уже подумал было, что привел плохой пример, но леший сам пришел ему на помощь.

– Они с них шкуры сдирают, – добавил он.

– Вот! Ты сам и ответил, – хмыкнул теремной. – Люди делают из волчьих шкур себе одежду, чтобы зимой не замерзнуть. Я же говорю – закон природы!

Бульгун ненадолго задумался и после короткой паузы, произнес:

– Это плохой закон!

Слушавший их диалог народец ахнул. Ляпнуть такое на общем сходе, это надо быть чудаком на всю голову.

– Ну не нам их менять, – едва сдерживая вскипавший внутри гнев, сквозь зубы промолвил теремной. Терпение у него кончалось. – Кстати, Бульгун, а что это ты так за живность вдруг обеспокоился. Насколько я знаю, ты уже лет триста в своем лесу трудишься…

– Триста тридцать!

– Триста тридцать! Молодой да ранний!

Теремной переглянулся с Кочергой – глянь, мол, каков фрукт, еще березовое молочко на губах не обсохло, а уже древние законы критиковать вздумал – и вновь обратился к лешему.

– Тем более тогда! Что-то раньше ты не особо радел за косуль и куниц. И охотились люди в твоих владениях и рыбачили, и дрова рубили, и траву косили. И все по закону было. Чего-же нынче с тобой произошло? Какая гадюка укусила?

– Никто меня не кусал. А то что раньше радеть не начал, сейчас жалею.

Полуночники опять ахнули – зачем леший на неприятности нарывается?!

Даже Стопарь не выдержал, крикнул:

– Эй, Бульугн, ты бы язык за зубами попридержал бы! Неровен час, прикусишь его!

– И впрямь, Бульгун, покаялся бы уж, заткнулся бы и слушал молча, – пробасил Совун, которому жалко было юного собрата. Теремной хоть мужик справедливый и отходчивый, но под горячую руку ему лучше не попадаться.

Упрямый Бульгун вовсе не собирался признавать вину за свои поступки и уж тем более каяться.

– Ты понимаешь, что закрывая лес перед людьми, ты обращаешь их на большие страдания и излишние тяжкие труды, – сделал теремной последнюю попытку достучаться до лешего. – Одна соболиная шкурка будет стоить как полная телега пшеницы. Это ведь какая подмога людям в сборе того же оброка.

– Я знаю одно, Ваше Околородие, – устало промолвил Бульгун, которому уже осточертело торчать посреди зала как одинокой березке на лугу, тем более что места вокруг него становилось все больше и больше. – Что одна соболиная шкурка, это одна жизнь ни в чем не повинного соболя. Тем более, что эти соболя уйдут знатным человеческим барышням в города, которые ничего тяжелее зеркальца в своих ручках не держали, а женки тех самых охотников будут и дальше носить овечьи тулупы… в лучшем случае. Пусть вон лучше больше овец выращивают. Я бы еще смирился если бы они там косуль себе на мясо…

– Да ты, я вижу, никак не уймешься! – взорвался Поставец, от его благодушия не осталось и следа. От его возгласа все вздрогнули, а мелюзга со страху вновь превратилась в щепки и веточки. – Умничать тут удумал! Молод ещё нас учить, законы старика Рода хулить, крамолу супротив древних правил плести. А посему считаю, что рано тебе лесом заведовать. Верно я говорю, нелюди добрые?!

– Верно! Верно! Вернее некуда! – дружно поддержали теремного домовые, гуменные, хлевники и другие горожане, а особенно те деревенские старосты, у которых упрямость лешего как кость в горле встала.

– Может дать шанс парню?! Может повременить?! – раздались пара голосов со стороны домовых-мастеровых.

– Все мы тут не святые, – проворчал водяной Тритоха, закадычный дружок Бульгуна.

– И ничего святого у нас нет! – выпалил Стопарь, опять же больше для того, чтобы внести смуту на сходе.

– Может мы его на поруки возьмем? – подал голос Совун, так, больше для формальности. Понимал он, что Бульгун себе приговор уже подписал.

Такие серьезные вопросы как лишение кого-либо своей вотчины решался на сходе исключительно общим голосованием. Этот обычай ввел сам Поставец, чтобы не брать на себя единолично ответственность за то или иное решение.

Петухи прокукарекали второй раз.

– Итак, давайте голосовать, честной народ! – поглядывая на забрезжившей на востоке рассвет, предложил теремной. – Кто за то, чтобы отлучить Бульгуна от леса, поднимите свои… э-м… конечности.