Александр Архангельский: Правило муравчика

Потом они стали его поминать. Каждый по-своему, кто как умел. Папаша спел протяжный котолический псалом; отрешенный голос уходил под своды и создавал расплывчатое настроение. Котриарх рокочущим тяжелым басом промурчал заупокойную молитву; тон был трагический, но в то же время преисполненный надежды. А Жрец, зажав лапами уши, издал руладу; звонкое эхо билось о стены, как будто смерть не навсегда, и они еще увидят Мурдыхая…

А Псаревич внутренне метался. Он очень хотел заскулить, чтобы на верхней, почти истерической ноте сорваться в поминальный вой, но не знал, как отнесутся к этому аборигены. Не желая никого смущать, он вжался в стену и мужественно скреб лапой пол.

– Но ведь надо же его похоронить, – раздумчиво предположил Папаша. – Что, вызываем охранников?

– Нет, они поленятся копать могилу, выбросят тело в овраг, на съедение псам, – возразил Котриарх. – И тут же поправился: – Птицам.

– Тогда хороним здесь? Копаем сами? – спросил Жрец.

– Я, это, мог бы вам помочь, – робко предложил Псаревич, – когти у меня, этсамое, большие.

Он даже показал, какие именно: длинные, толстые, благородного коричневого цвета; Кришнамурка втайне восхитилась, но тут же вспомнила, что ей сейчас ни до чего.

– Такого Мурдыхай не заслужил, – твердо сказала она. – Мы должны его похоронить на воле.

– Каким же образом? Милая моя, родная – как? – сочувственно спросил ее Папаша.

– Не знаю. Мне без разницы. Но мы – должны.

И стала яростно царапать камень: отворите!

Псаревич тоже стал скрести преграду. Так продолжалось час, и два, и три; коготки Кришнамурки сточились, подушечки кровоточили; и все-таки она не умолкала.

В конце концов охранники сдались; им надоело слушать эти вопли. Вход в пещеру приоткрылся, на пороге появился Дядявася, облезлый прижимистый кот.

– Ну, что тут у вас? – поинтересовался он.

– У нас тут… у нас тут беда, – сказала Кришнамурка и опять заплакала. – Мурдыхай скончался.

Дядявася бабьих слез не выносил.

– Тихо, тихо, мать, все там будем. Эй, робяты, подь сюды! Взяли жмурика за лапы – и на вынос.

Кришнамурка впала в истинную ярость и бросилась на Дядювасю и с размаху залепила лапой в нос.

– Это тебе за жмурика – раз!

Дядявася растерялся и стал беспомощно отмахиваться. Мол, мать, иди, иди, чего пристала? Но Кришнамурка отступать не собиралась:

– За все там будем – два.

– Ой-ой-ой, больно же!

– А это – никаких робят и никуда вы его не понесете, понял?

И Дядявася схлопотал слезоточивой лапой в глаз.

Его помощнички не торопились заходить в пещеру. Они с опаской сгрудились у входа и по очереди просовывали морды. Дядявася, продолжая отбиваться, отступил назад, выбрался наружу и сиплым голосом скомандовал:

– Валим!

Робяты поднатужились, но завалить пещеру камнем не успели: одним прыжком Псаревич преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Еще секунда – и он оказался на воле, где со страшным лаем, брызгая слюной, набросился на сторожей.

– Полундра! Спасайся кто может! – вскричал Дядявася и, сверкая розовыми пятками, помчался вниз.

Робяты от него не отставали. А Псаревич полетел вдогонку. Уши развевались в воздухе, как паруса.

– Псаревич! Вернись! – безутешно звала Кришнамурка, но тот ее уже не слышал.

Вскоре он пропал из виду; только откуда-то снизу доносилось гулкое и вдохновенное: гаф! гаф!

Белобокая сорока выпорхнула из кустов, распустила индейские перья, но вдруг заметалась, сложилась, как веер, нырнула обратно. Сквозь сухие ветки сверкал ее настороженный взгляд. Она внимательно следила за процессией, которая спускалась по тропе. На плечах у пожилых котов и молоденькой кошки лежал неподвижный сородич, рыжий, с седыми подпалинами. Глаза его были закрыты, а лапы раскинуты в разные стороны. Сорока дернулась и длинным хвостом зацепила сучок; все четверо, как по команде, повернули головы. Сорока сдавленно чевыкнула, всплеснула крыльями и взлетела.

Но преследовать ее никто не собирался. Жрец, Папаша, Котриарх и Кришнамурка совершали траурную церемонию: скорбно несли Мурдыхая на берег, чтобы торжественно предать его земле. Точнее, морскому песку. Сложить поверх могилки темно-серый холмик из камней – и проститься с Мурдыхаем навсегда. Им было сейчас не до птичек.

Вдруг послышался тревожный топот; из гущи соснового леса выбежал черный кабанчик. Маленький, поджарый, с темным пятачком на вытянутой морде. Увидев похоронную процессию, кабанчик изумился и на всякий случай сдал назад. После чего спросил, прихрюкнув: