Антон Нечаев - Сибирский редактор

Что было делать? Работа Президентом Фонда без контакта с исполнительным директором казалась непредставимой. Это понимал и Меркулович, и назначившие его спонсоры. И выход нашелся. Меркулович попросил ввести в Фонд еще одну единицу под названием «помощник президента», чтоб эта единица контачила с Дашкой и с ним и координировала общие действия. А поскольку из его компашки с Дашкой адекватно общался только я, я и стал этим «помощником» с зарплатой в несколько раз выше редакционной и как всегда без конкретных обязанностей.

По жизни обычно валенок, в этот раз я удивительно угадал с нужным местом и временем, жаль, что угадал, а не продумал расчетом; не пришла еще, значит, пора на себя положиться.

Все эти игры понимая и не желая ссориться с Дарьей, которая вполне могла подумать, что я претендую на ее место (мерзкая конкуренция, помните?), я от должности в Фонде отказался. Трижды. Но Меркулович убедил, что так поступить я обязан. Из-за семьи: в Фонде деньги есть, а в редакции нету. Из-за прошлого и будущего: загадочная Е. К. явно имела на меня какие-то виды. Навряд ли эротические – все же у нее не тот возраст – восьмой десяток, да и мужиков за свою богатую событиями жизнь эта представительная рыжеволосая императрица повидала отборных. Где уж мне до легендарных самцов экологически здорового прошлого… Загадка повисала навязчивой тучкой посреди солнечного цветущего дня.

В почте новый вопрос мурманчанки. Господи, ну спроси что-нибудь интересное, не о лит-ре, а хоть о любви, о личной жизни, да хоть о политике. Тогда в декабре, когда у шефа занедужил желудок, мы пили испанское под ароматный табачный дымок из трубки Вали Данилова, физика и мошенника, обокравшего государство на десятку зеленых американских змиев, а заодно продавший в страну юаней все самые важные военные тайны. В то время ему за такие дела еще ничего не грозило. Но воронье уже собиралось в стайки и покаркивало где-то поблизости. Оглядываясь в тот день из сегодня, понимаешь, что это был пир обреченных; хотя и Валя был полон радуги и вина, и Меркулович еще рыпался, и мы не знали, что это агония.

Валя, несмотря на свою очевидную принадлежность к китайским спецслужбам, а может именно вследствие этой принадлежности, вовсю защищал Россию, ее интересы, ее территориальную целостность (наверное, чтоб отвести глаза).

– Понимаешь, – говорит Валя, – Путин ничего не решает. Это пешка, неваляшка, китайский болванчик. За его спиной стоят силы, и силы эти не те всем известные олигархи, которых олигархами просто назначили. Силы реальные, скрытые и могущественные.

– Мы все работаем на Москву, – продолжает Данилов, – вся Россия гнется на эту гнойную опухоль. А Москва с жиру бесится, скупает землю и недвижимость в регионах, им просто некуда деньги выбрасывать. Мы в рабстве, мы, Россия, просто колония москалей…

– Нам одного не хватает, – вступаю я, – хорошего добротного плотного моря где-нибудь в районе Урала. Мы бы скорее себя осознали нацией. Повезло британцам в Австралии: тысячи миль воды сделали родину для них невозвратимой. У них отпала иллюзия, что они вместе со своим племенем. И они стали формировать племя свое. У нас же иллюзия эта жива, хотя мы точно так же закинуты, как наживка в прорубь Востока, и на эту наживку предавшие нас сородичи качают себе нефтяной товар, жирея и богатея. Нам же возврата нет, но и справедливости нету: вдали от людей, от культур, от тепла и счастья, мы стынем на вечной вахте, также как стыл Овидий, и не признаемся людьми. На нас смотрят как на необходимость: должен здесь кто-то быть и обеспечивать функционирование денежного потока; спихиваются сюда неудачники или заядлые оптимисты-романтики, обделенные реальным пониманием жизни, а значит неудачники тоже. Жизнь здесь не получает поддержки, не благословляется. Здесь все временное; как будто изначально известно, что мы отсюда уйдем, когда ресурсы иссякнут. Уйдем, оставив шлакозавалы, нефтеозера, газовые облака.

– Но я-то не хочу уходить, – раззадориваюсь я, – мне здесь нравится. Я люблю эту землю. У меня в ней родня. Я люблю этот снег, жару летнюю. Кедры… Мы вроде русские, и вроде уже не очень, ведь племя наше нас и оставило, бросило. Согнуло под ярмо свое хуже Батыя, сделало нас рабами, живет за наш труд. Продало братьев своих. Так зачем мне считаться русским, русским здесь, на востоке? Долгонько осознаем мы это, никак не доходит. Море б ускорило…