Антон Нечаев - Сибирский редактор

Ненавидела бабка активно, с драками и прочим противодействием. Прознав, что в городском парке культуры и отдыха дед сосется на лавочке со страхолюдиной в голубом платье и с солнечной соломой вместо волос, бабка, в охапку собрав детей, летела в парк и устраивала на виду всего города жуткую сцену ревности и мордобития, деда пиная по яйцам, а незадачливую блондинку деря за такие привлекательные для ее супруга светлые локоны.

Разбирая впоследствии дедовский архив для окончательной сдачи его в региональный музей искусства и литературы, я в письменном столе китайского производства, который сейчас принадлежит мне, обнаружил дедовскую расписку. «Дорогая, любимая, Женечка, клянусь, больше не пью. Живу трезвым. Живу для тебя. Только ты и Россия». «Вот, – подумал я, – какое все вранье кругом. Значит, бедолага-таки бросил пить, поборол в себе это пристрастие, похоронил. Значит, все же воля. Воля и разум». Но следом за первой распиской из письменного стола показалась вторая точь такого же содержания, потом третья, потом десятая. Всего сорок шесть расписок.

Когда я рассказывал эту историю своему дядьке-алкашу, мужу моей родной тетушки, он аж подпрыгнул: «Так вот откуда Лидка взяла заставлять меня расписки писать! У своей мамаши научилась! У, сучка!»

От переживаний, связанных с устранением Дашутки Петровой из Фонда молодых литераторов, а также от внутригрупповой склоки – следствия своего порноромана, Ринат Меркулович захворал. По предварительным оценкам врачей у известного сибирского писателя на восьмом десятке открылась язва. «Желудок болит, Антоха, очень болит», – жаловался он мне, запивая здоровенный кусок острокопченого мяса отборным из имеющихся в супермаркетовском ассортименте испанским вином. – «Заканчивать, пора заканчивать кирять.»

Первые симптомы проявились в бане – с корешами из областных чиновников Меркулович иногда развлекался и там. При друзьях его крепко скрутило. «Что-то не похоже на язву» – решили они. На следующий день шеф упавшим голосом, пряча в смешке истерику, по телефону давал указания.

– А вас что не будет, – полюбопытствовал я.

– Нет, Антоха, не будет, в больницу ложусь.

– В какую же? – я еще ни о чем не догадывался.

– В самую далекую, – прошептал шеф и положил трубку.

В самую далекую – значит на Смоленской. Жуткий запущенный резервуар смерти и боли, скрыто вопящего ужаса; очередей, капельниц, отрезанных органов, медицинского позитива на месте разрухи. Двери обшарпаны, лестницы темны, стены растресканы, палаты тесны, больные обречены. У шефа была зацепка – наш общий писательский доктор, а чаще эдакий сибирский Акен, проводник на тот свет обреченных коллег по творчеству – писатель-онколог Яго. Он не был черен лицом, у него не было косы за плечами или хотя бы плохонького серпа, ни в какие стереотипные представления о посланцах Аида он не укладывался и обола за услуги не требовал. Был же краснощек, моложав, цветущ и успешен. Казалось, каждый уход горестного коллеги прибавлял гемоглобина в его и без того бурлящий избытком внутрикровяной коктейль. В помощи не отказывал никогда: чтобы не лежать в коридоре, не лежать в очереди на лежание в коридоре, чтоб проследили, не выбросили сразу на свалку, чтоб, чтоб, чтоб помощь была нужна. И Яго с доброй улыбкой все понимающего Сатаны принимал всех, устраивал всех и прощался со всеми первым. В писательской среде ходил про него стишок, начинавшийся строчкой: «Писатели, не попадайте к Яго». Следить за Меркуловичем он взялся лично, и от этого было еще жутче – раз лично, значит, дело хана.

– Я все бегу, все спешу, тороплюсь. Все боюсь, что не успею. Не успею сделать что-то важное, нужное – так говорил Меркулович иной раз.

– А я никуда не спешу, – закинув ногу на ногу, улыбаясь, отвечала Марина, известный мастер заставлять людей пахать на себя.

Быстрое устранение Петровой провалилось: за нее к великому удивлению совсем потерявшего интриганскую форму Меркуловича вступились ведущие спонсоры и учредители фонда; Меркулович напоминал о многочисленных непорядках в работе, происшедших по вине Петровой, говорил о ее хамском поведении и даже о розовощекой, неприличнообъемной внешности. Все было бесполезно. Спонсоры, сами розовощекие и неприличнообъемные, удалять Дашутку наотрез отказались. Выговор ей впаяли, только и всего.