Дом - Апокрилог. Закрывая глаза

После генеральной мойки черепа, размочившей и смывшей грязь, как перхоть с головы, гомункулы вдруг поняли, что на самом деле их мегаполисы (они как раз пробудились после сна, в нём прозрев) — обычные рёбра, изъеденные червями . Теперь они боятся одного этого слова, заражённого брезгливостью. Однако в их памяти остались блестеть мириады бесценных самоцветов, блёсток, огней, туманов – и моя рука, в которой они запечатлели первый миг своей осознанности; моя шейка руки и амниотическая жидкость стеклянной утробы, где летали эти ночные мотыльки.

Ох, какой стыд! Неужто я разговариваю с частичками ванильного сахара и корицы?! Моя нездоровая фантазия когда-нибудь – так и знайте! – сведёт меня на Квазар. Хотя, с другой точки зрения, к чему эти сомнения и уныния? Может, когда-нибудь, я напишу о фантазии одиночества книгу и разошлю её во все далёкие галактики и соседние Вселенные. Может быть когда-нибудь так случится , что кто-то с восторгом подбежит к заброшенному и скитающемуся по звёздной пыли, маргиналу, и, признав во мне автора, попросит автограф, – мол, «вы были правы в своём одиночестве, – оно открыло для меня новое видение привычному».

Я открою микрокосмос посредством скрещивания ингредиентов разных напитков; это будет супер взрыв во всех прессах! Витаминизированный энергетический дринк, замешанный на сахарном афродизиаке! Всякая частичка материи останется в восторге! Пространство стен моего Космоса треснет по швам своих меридианов и параллелей, и, точно тягучая резинка, разогретая от вскружения своей головы, шлёпнется воедино. Зимы, вёсны, лета́, года, дожди, печали, метели, одиночества, листопады и потери, быть может, сменят тогда свой магнитный полюс; стрелка компаса задастся оборотами в ритме смерти; безмозглые черепки, сбившись в груду костей, падут туда, где их уже заждались, а их освобождённые души растворятся в эфирах.

Космомиксер готов, только нажми на него и тогда все запоёт! Руты, шоколадные космеи, голубые лотосы, имбирные ульи, монарды, лаванды и фиалки; невиданные зелёные травы; сорта различных упругих, кисло-золотых животиков алычи – крошек звёзд; кокосовая стружка мерцающих эфиров; сливовый джем материи; перцовый огонь лучей солнца; кофейная пенка недавно лопнувших туманом планет… Все это уже было в отдельности, но теперь, – насытившись миллиардом эмоций и состояний, сочетающихся гармонией, и искусно проникающих открытыми глазами, ртами и лёгкими, – сплетётся в цельный микс! Теперь это будет возможно: на это будут работать ранее не используемые, невиданные и неисследованные ощущения, отношения, органы, эмоции и прозрения.

Всё превратится в своего рода мочалку с миксо производным гелем для душа, чтобы массажными движениями собирать со спинки ясельной Вселенной (прародительницы всякой Вселенной), – все ещё сидящей в ванной, – воспоминания её зарождения – то есть про свет и прозрачность чистоты. Мы станем губками обмывания той детской и невинной, радостной и искренней спинки Вселенной, которая одним своим смехом ляжет бальзамом на дряхлую персонализацию спины теперешнего эфира. Подобно тому, как расцветают поздно родящие женщины; как они со своим чадом на руках обретают второе дыхание и силу бороться с воспоминаниями о своей трансцендентной старости, эта женщина – с губкой в руках – будет мыть, – поглаживая воспоминаниями своей юности, – спинку малыша тех своих первых воспоминаний, когда её саму обмывали в этой ванночке.

Растёт Вселенная; растут органы и аппетит…

Как же там они, не видимые под микроскопом, но ощущаемые эфиром, меня составляющим, как же они умудряются жить во времени ? Хотя, куда уж там, наверняка они даже не догадываются, что их мир – в отличие от моего, даже не расширяется, – время обходит их стороной; одна только смерть…

А если нет времени, как оно может быть «потрачено впустую»?..

Видели ли они солнце таким , каким я раньше видел его вблизи, каждый световой день?.. Впрочем, откуда им это может быть известно? Наверное, их солнце — искажённая рефракция отражения здешнего солнца; надир, плавающий у них в заиндевевших волнах волос неба.

Как же всё взыгралось красками; полицейские поскидывали шлемы, и, оставаясь под покровительством Мединита, унифицировались осознанностью глаз, позастывав кто как – точно под взглядом василиска. Наконец-то я услышал в своей голове тишину; их муравейник закрылся. Теперь им не придётся быть обласканными мирным сном. Только теперь их мирок возрос так, словно очутился в картинной галерее модернистского творчества, с ароматом сырых катакомб; без света; с зажжёнными свечами в руках. Весь сводчатый потолок занавешен картинами; с них скапывает воск; в просветах между занавесью картин — религиозная потолочная фреска. Они продвигаются вперёд, покуда сам коридор постепенно сужается, словно гортань, рефлексивно сглатывающая. Гомункулы группируются все ближе друг к другу, разглядывая потолок, освещенный поднятыми вверх свечами.