Никита Зайков - Всякое. Сборник рассказов

– А!.. Это вы, – неуверенно сказал Артур, но по глазам читалось, что этот человек ничего не понимал и был чуточку шокирован тем, что он обязан знать меня.

– Хм… Я? Да… Это я.

– Хм… Это хорошо! Хорошо, что вы остались в конце концов собой… Вот я себя, видимо, где-то потерял. Что-нибудь хотите от меня?

Мне стало жалко его. Представляете? Я спрятал моё оружие в карман и только удивлялся переменой настроения. Мне в тот момент почему-то так ясно представилось, что этот мужчина наказал себя: обрёк на страдания душу в этом Богом забытом месте. И никто ему не поможет, даже та милая девушка в халате, которая стояла около него; её внимание привлекал скорее пустой шкаф, чем Артур. Я уверил себя, что отомщу ему уже тем, что оставлю в живых. Ты осуждаешь меня, Фёдор? Мне всё равно… Но ты должен отметить очень важный аспект: я его не убил.

– Как можно! Ваня, ты был на грани, которая отделяет нас от… – хотел возразить я, прервав этот грустный рассказ.

– Пофилософствуете, соседушка, в другое время. Мне ни к чему наставления от других. Я хотел, чтобы только выслушал и больше ничего! Ты единственный, кто знает обо мне так много, поэтому теперь мы друзья. Закончилось же всё как-то так:

– Ничего. Я ошибся. Извините, – ответил я Богатову. Он только усмехнулся, а я ушёл в раздумьях. Это было два дня назад. Вы мой друг, Федя! Прощайте. И самое главное…

– Что? – поторапливал я, Капустин, его.

– Не говори моему школьному другу, Дмитрию Олеговичу, что я проиграл ему пять рублей. Право, не знаю сколько это будет сейчас, – сказал он, вставая со ступенек, пожал мне крепко руку и улыбнулся.

– Договорились. До свидания.

– Ага, – тяжело сказал Ваня со вздохом.

На этом, старик, и закончилась наша дружба. На следующий день его нашли мёртвым в своей квартире и с пулей в голове. Там, говорят, была ещё предсмертная записка, адресованная его отцу, который убежал по каким-то причинам из семьи, когда Ване исполнилось шесть лет. На ней засохли пара капель крови, она была читаемая, но я её не видел.

Фёдор Артемьевич Капустин достал из внутреннего кармана своего потрёпанного пиджака зажигалку и вынул из бело-красной коробки, на которой написано «курение убивает», сигарету. Он закурил, а дым разносился над могилой. И в этом таинственном молчании старик смотрел на серое облако от своего нового знакомого.

– А ведь к чему жил? К чему страдал и переносил все трудности? Где его задача в этом мире? Пришёл и ушёл. Вот и всё. Да ещё как ушёл! Действительно, неисповедимы пути Господни! Променял счастье на деньги! Считал, что месть приемлема! Но не нам уже его судить… Эх… Надо всегда находить в себе силы, жить любой ценой, даже не для себя хотя бы, а для других, но нельзя лишать себя того дорогого подарка, который ты не ценишь, не понимаешь! Ещё жить надо с достойной целью, ценить выше нематериальное, как любовь. Иначе беда, дедушка… Всё-таки в смерти есть страшная красота, своя таинственная загадка, потому что она открывает нам то, что мы не замечаем в повседневной жизни, наталкивает на мысли, о которых мы бы никогда не задумались. Как ты считаешь?

Неожиданно старик заплакал, встав на колени перед могильной плитой.

– Ты чего это? Хочешь я помолчу? Эмоциональный уж больно! Ишь какой! Владимирович…

– Меня зовут на самом деле Михаил Владимирович Русский. Я его отец! Отец Вани! – в истерике закричал старик, а его голос, походивший скорее на вой одинокого волка, пробежал по кладбищу.

Фёдор Артемьевич Капустин никак не ожидал такого поворота событий, поэтому он нечаянно оторвал вторую пуговицу на своём пиджаке, а его сигарета упала на влажную почву, тихо потухнув. Шли дни, а этот вестник болезней, смертей лежал всё в том же месте, засыпанный листьями вмести с бело-красной коробкой, откуда он и появился. Только теперь около плиты с белой надписью больше никто не сидел. Лишь изредка прилетали вороны с ужасающим карканьем.

Мэдока Ёсида пытался уснуть. За окном шёл снег и слышно было, как ветки деревьев бьют по крыше. Он думал о своих кукла, которых собирал с двадцати семи лет.

«Вон та, что лежит в углу, с зелёным глазами, конечно, красивая, но у меня ещё нет блондинки. Нужно купить…»

Проезжали машины, свет от их фар попадал в комнату, и эти глаза искрились, словно изумруды, а пластиковое лицо преображалось под светом так, что было непонятно, действительно, это кукла или всё же в ней есть что-то живое. Для её владельца она то улыбалась, тогда Ёсидо радовался вместе с ней, то хотела плакать, когда у него самого было скверно на душе.