Никита Зайков - Всякое. Сборник рассказов

– Можно присесть? – обратился к нему незнакомец.

– Конечно… А вы его знали? Знали Ваню?!

– Ивана Михайловича? Да, я знал. Прошу прощения, но с вами я как раз не знаком. Как вас зовут? Кем же Вы всё-таки приходились покойному? – проговорил человек.

– Меня зовут Владимирович…

– Хорошо, что у вас есть отчество. Я за вас очень рад! Но всё же такого быть не может, чтобы человек всю жизнь только с этим ходил. Где фамилия? Не могу… Понимаете? Не могу Вас как-то неуважительно, фамильярно называть! Ишь какой! Владимирович…

– Хорошо, хорошо! Эх… Меня зовут…

– Не Склероз ли, дедуля? Звучит! Склероз Владимирович.

– Нет! Владимир Владимирович…

– Путин? Что? Всё возможно в этом сумасшедшем мире!

– И откуда ты у нас такой остряк взялся? Иванов Владимир Владимирович.

– Так значит! Ладно. Поверю. А меня Фёдор Артемьевич Капустин. Вот и познакомились! Так кем вы приходитесь Русскому? Только побыстрей бы, дед.

– Друг его отца.

– Если увидишь своего приятеля, то передай ему, что он негодяй, бросивший семью! Вот так! Сам ещё не явился…

– Каким Ваня был? Расскажите, пожалуйста!

– Вам это зачем? Хотя ладно… Лишь бы старички потешались. Я таким же, может быть, буду любопытным, когда покроюсь сединой, – задумчиво сказал Фёдор Артемьевич.

Познакомились мы с ним шесть или пять лет назад, – начал свой рассказ Капустин, – Мне тогда показалось, что Иван какой-то скованный – весь был погружён в себя. Впервые я встретил его, когда он снимал квартиру по соседству. Говорил мало: сначала только приветствовал. Тогда я о нём вообще не задумывался, потому что своих дел хватало, суета поглотила меня полностью, но это, дедуля, личное. Зачем тебе что-то про незнакомца знать? Только лишняя информация. Так вот… Выхожу я, значит, неделю назад собаку выгуливать, а соседушка мой молчаливый сидит и руками прикрывает лицо. Сначала до меня не дошло… Думаю, пускай если хочет, то сидит. Может, пьян? Тогда я подумал, что незачем мне ввязываться в чужие проблемы. Буду лезть? Я и прошёл мимо. Возвращаюсь с прогулки, а он всё сидит на том же месте, но на этот раз грустно смотрит на облака. Понятно, что у человека горе! Я робко обратился к нему с вопросом:

– Я могу помочь? Что-нибудь стряслось?

– Всё нормально, проходи, куда шёл, – равнодушно ответил Иван.

Я был ошеломлён таким обращением и не сразу оправился от своих собственных чувств: признаюсь, что вся искренняя доброта у меня сразу сошла, осталось внутри негодование и даже ненависть к человеку, чьи проблемы для меня стали безразличны. Слетела маска человечности на минуту, и я стал, как это ни ужасно вспоминать, неким образом сконцентрированного эгоизма, который жаждал реванша, мести у страдающего соседа, чтобы отстоять своё непонятное право. Я не смог заглушить кипящий бульон чувств:

– Ну и уйду! Чтоб тебе стыдно стало от того, что, может быть, единственный человек в твою минуту переживаний попытался тебе помочь, а ты так с ним обошёлся! Теперь мне тебя не жаль. Пропади ты пропадом! Никто о тебе не заплачет…

Радуясь тем, что смог хорошо ответить, я повернулся и собрался уйти, но он схватил меня за руку. Представляете, что в этом человеке происходило внутри? Когда я посмотрел ему в глаза, то в них можно было заметить отпечаток, который мои слова оставили в его мыслях.

– Погодите! Не уходите. Заплачут… Заплачут ещё… Я так думаю, – вынул из себя дрожащие слова Иван Михайлович.

Грянули как гром среди ясного неба эти ужасные нотки в голосе, поразившие всю мою душу. Сковали меня эти слова так, что несколько секунд я не мог пошевелиться, но после присел без вопросов около него. Мы пытливо глядели друг на друга. Его карие глаза казались мне землёй, куда погребены кризисы души, все яркие и тусклые краски его жизни, которые он никому никогда не раскапывал, но сейчас почему-то решил предоставить на мой суд и понимание. В какой-то момент Иван начал гладить мою собаку, поминутно шепча ей приятные, ласковые слова. Чувствовалось, что он начнёт скоро говорить.

– Извините за грубость, но Вы тоже должны понимать, какие бывают противные дни и как иногда не хочется ни с кем общаться. Вы не против, чтобы я вам рассказал свою жизнь. Это может показаться странным, но не принимайте это близко к сердцу. Забудьте всё, что я вам скажу, если захотите, но выслушайте, пожалуйста! – встревожено сказал Иван.

Я кивнул ему в знак согласия, и он начал свой рассказ:

– Эх… Консервативный, серьёзный мой характер, который давал мне стремления, трудолюбие, наградил ещё скрытностью и одиночеством. В школе у меня всё-таки был друг, с которым я общался, но весьма редко. Один раз у нас с ним был разговор насчёт морали, а именно о природе мести. Я утверждал, что в ней нет ничего постыдного, она даже обязательна. Говорил, что в случае, если другой человек причинил твоему сердцу нестерпимую боль, отчаяние, сломав твою жизнь, то месть обязательна. Тогда мой друг, Дмитрий Олегович, приводил аргументы в ответ сначала нелепые: вроде того, что моральные принципы необходимо соблюдать, а затем, услышав от меня странные для него слова и словосочетания, как «к чему» или «обоснуй», «не понятен смысл», начинал путаться и в конечном итоге просто переставал спорить. Дима тупо смотрел на меня, недоумевая, как донести свои мысли. Он, как и большинство русских людей, любил искусство спора, в котором оттачивал ум, но ненавидел (я это чувствовал) моё слово «обоснуй», повторяемое с целью привести в тупик человека.