В это время конопатая девчушка в цветастом, как у цыганки, сарафане, поднесла на тарелочке рюмку водки и бутербродик с сыром и шпротами. Шпроты при этом по-деревенски были уложены валетом.
Жульдя-Бандя принял рюмку, сверху обустроив бутерброд, с тем чтобы второю рукой было удобнее жестикулировать. Он в который раз светлой христианской улыбкой обвёл присутствующих, остановившись на молодожёнах:
− Брак, дорогие граждане и старушки, это фокус превращения поцелуя в повинность. Самые трудные годы в браке те, что следуют после свадьбы, поэтому наслаждайтесь жизнью сегодня.
Тамада махнул стопку и, неподдельно скривившись, воскликнул:
− Горько!
Ему на этот раз поднесли первака, который был приторно-сладким и противным, напоминающим мелассу (кормовую патоку) в спиртовом растворе. Только теперь он понял, что «горько» − это не призыв к размножению, а сермяжная правда.
Заглушить горечь удалось только бочковым бурым помидором − кислым, терпким и упругим, который подала сердобольная женщина в красном сарафане, с длинной, до пояса, косой. Уговорив бутерброд со шпротами, Жульдя-Бандя сделался серьёзным, как тёща пред тем, как впервые объявить зятю о том, что выдала дочь за идиота.
− А теперь, дамы и господа, по русскому обычаю, начинаем обряд жертвоприношения… с родителей… жениха.
Верка Матюхина со своим приёмышем Монголом встали. Тот был у неё уже пятым, поэтому его имя возглавляло рейтинг самых упоминаемых в бабских сплетнях возле колодезя. Монгол, коему «разевать пасть» было не велено, глупо улыбался.
Верка, как принято, пустила скупую родительскую слезу:
− Ну, шо − я дарю…
Свадебный распорядитель скрестил руки:
− Стоп, стоп, стоп! Сначала поздравление!
Верка, виновато улыбаясь, будто её застукали с комбикормом со свинарника, продолжала:
− Шоб совет да любовь… И шоб детей родили…
− Штобы в старости было кого содержать, − пояснил Заслуженный враг народа, коему приходилось откармливать 18-летнего внука, которого вытурили из сельхозтехникума за прогулы.
− Шоб было шо пожрать… − Верка не была уличена в красноречии и с трудом находила слова. − И шоб жили не как мы…
− Шоб Татьяна много на себя не брала и не распускала руки! − заполнил паузу Хома, залившись с Марихуаной собачьим лаем.
− Я дарю тёлку, поросят… три штуки, хату возле колодезя… − Верка сделала паузу, чтобы подчеркнуть, что хата в самом престижном районе федеративной Беляевки. К тому же неподалёку от единственного источника питьевого водоснабжения.
Впрочем, если исключить это преимущество, хата − низкая убогая мазанка, которую построили при царе Горохе, стоила пятак и могла считаться только приложением к подарку. К тому же народ, уставший от неблагодарного рабского труда, стал потихоньку перебираться в город, оставляя и лучшие хаты…
− …и тыщу рублей денег!.− Верка обвела присутствующих таким горделивым напыщенным взглядом, будто подарила миллион.
Невеста стукнула лопоухого жениха локтем в бок, поскольку дала согласие идти под венец не за «тыщу», а за «тыщу двести». Она покраснела от злости и громко, дабы прилюдно уличить свекруху в обмане, заявила:
− Мама, кажись, мы договорились за тыщу двести, − она всем своим видом показывала, что намерена уйти. − За тыщу пускай Жорка женится на бабе Нюре!
Нюркины дочки захихикали, оставив Фунтика мучиться вопросом о причине смеха.
− Не без шипов прекраснейшая роза, − отметил про себя Жульдя-Бандя.
− А свальбу играть?! − злобно проскрежетала Верка, наливаясь кошенилевыми брызгами гнева.
Назревал международный скандал местного значения, который, на удивление, сумел отвратить − кто бы вы думали? − Фунтик. Уговорив несколько рюмок, он осмелел окончательно. Встал, привлекая к своей персоне внимание, радушной южной улыбкой озарив сельских тружеников:
− Я дико извиняюсь! Но мы севодня празнуем отмечать свадьбу, а не за просто так. Зачем нам этот скандальёз? Из-за рыжей бабы драться?!
Верка отправила Фунтику взгляд, наполненный материнской любви и нежности за «рыжую бабу».
Тот небрежно вынул из кармана стопку четвертных. Отсчитал десять листиков и поднёс молодой, которая тотчас оттаяла, приняв облик невесты, а не стервы. Фунтик возвращался, провожаемый восторженными взглядами пролетариев, будто ему только что вручили орден Трудового Красного Знамени.
Заметим, несколько поостыл и Ванька Макуха, брат Николая Хмеля, со своими прокурорскими амбициями, у которого уже возникло неодолимое желание набить рожу городскому выскочке за оскорбление невесты. Впрочем, такое же желание у него родилось и относительно Жульди-Банди. Однако пока для этого не было веских оснований, к тому же он, в силу ограниченности мышления, не понимал статуса последнего, как, собственно, и остальные.
Читать дальше