Константин Чубич - Свадьба в Беляевке

− Помогай мужу мыть посуду, иначе он вынужден будет это делать сам!

Жених нахохлился, всем своим существом выказывая протест и то, что готов стерпеть всё, кроме этого. Жорка в этот момент походил на воинственного воробья, чем искренне рассмешил Марихуану с Хомой. Они залились звонко и заразительно, инфицируя остальных.

Верка Матюхина, понимая, что насмехаются над её сыном, к тому же ещё и женихом, метнула в их сторону ядовитый взгляд, на какое-то время охладив весельчаков.

− Будь бдительна: если муж стал часто выезжать на рыбалку, возможно, он на крючке у «золотой рыбки».

Хома толкнул локтем Марихуану:

− У бабы Васи.

Безумная парочка задребезжала, увлекая в свои сети доверчивую молодёжь.

Жульдя-Бандя, взирая на радушие пролетариев, открыто и честно улыбаясь, продолжил:

− А теперь, дамы и господа, с вашего позволения, напутствие жениху!

− Нехай напустует, − прошипела беззубая Устинья, высохшая и древняя, и её одобрение исходило будто из глубины веков.

Для неё с торца стола обустроили кресло, позаимствованное у старого Штыля, который брехал, что оно трофейное и что на нём восседал сам Борман. При жизни «отца народов» Штыль такие остросюжетные заявления делать стеснялся. Он помнил о судьбе Семёна Колодяжного, столяра с МТФ, который от безответной любви к «отцу народов» оттрубил 17 лет по 58-й статье.

Его прозвали Фуганычем. Впрочем, многие величали Заслуженным врагом народа. Тело и душа Фуганыча пребывали в постоянной конфронтации: в душе он был непоседливым ветреным юношей, а тело влачило тяжкое унылое бремя старчества.

Первый раз Семён стал узником Соловецкого монастыря за то, что назвал поросёнка Иосифом, вернее, после того, как Иосифа, уже будучи кабаном, зарезали и сожрали. Потом – Беломорканал за то, что Фуганыч установил вождя, вырезанного из «Правды», в божнице, рядом с иконой Христа-спасителя.

Лик Иосифа Виссарионовича показался учётчику со свинарника Броньке Бурундуку, с которым тот пил горькую, непростительно меньшим, чем лик Сына Божия. Вдобавок ко всему, Бронька положил глаз на его бабу Варенику, смазливую гарную казачку. Бурундук настрочил в НКВД про божницу да приврал ещё о том, будто Фуганыч свернул самокрутку из газеты с ликом Иосифа Сталина и выкурил.

Затем − до боли непростительная ошибка. Всё из-за своей бабы, Вареники, которой сподобилось, дуре, родиться 21 декабря, в один день с вождём. И он, безмозглый баран, при всём честном народе: «Поздравляю мою Вареничку…»

Сначала поздравляют царей, а уж потом холопов. Да и имя его бабе дали, врагу не пожелаешь. Вареника с греческого − «несущая беду»…

Фуганыча уважали во всей округе и почитали как великомученика…

…Жульдя-Бандя, с благословения старухи, продолжил, переместив взор на жениха. Тот незадолго перед этим опрокинул рюмку водки, смягчился и, казалось, уже готов был стирать тёщины носки.

− Скупой платит дважды, женатый – всю жизнь, − тамада лучезарную улыбку посвятил почему-то невесте. − Брак − это когда ты засыпаешь на груди невинной овечки, а просыпаешься в когтях пантеры.

Невеста изобразила это, впившись кровавыми когтями в малиновый пиджак жениха.

− Решение жениться − последнее, принимаемое мужчиной самостоятельно…

− Совместно с мамой, − шепнула на ухо Семёну Колодяжному Настя Жирнова.

Тамада праздничной улыбкой одарил присутствующих:

− Невеста садится на руки жениху, супруга − на шею мужу. Забудь о демократии в семье: право голоса ты сможешь получить только после зарплаты, − Жульдя-Бандя воскресил указательный палец. − Семья − это когда тебе придётся совмещать звание господина с должностью раба.

Верка Матюхина криво улыбнулась, плохо представляя своего непутёвого Жорку в звании господина.

− Брак − это когда ты, минуя постриг, обрекаешь себя на вечное послушание.

Жульдя-Бандя понял, что никто ничего не понял, поскольку уже три поколения пролетариев было заражено атеистической проказой, и поспешил продолжить.

− Если тебе изменила жена, радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству (А. Чехов)!

Дружка − Ирина Сильченко, близняшка невесты, доселе нейтрально воспринимавшая интеллектуальные потуги поздравителя, взорвалась, как пороховая бочка, размазывая по щекам слёзы, слегка подпачканные тушью для ресниц.

− Если невеста к другому уйдёт, то неизвестно, кому повезёт, − шепнула баба Мыколы Хмеля − Марина, в девичестве Старых, снохе, оставив её мучиться сомнениями, та за красных или за белых.