Александръ Дунаенко - Публицистический интим

Возле недопитого, вернее, початого стакана поставил рядом ещё наполовину полный пластмассовый пузырёк…

Жену будить не стал.

Суббота же!..

«Кто враги? Репортаж из автозака Ирины Пан, музыканта. Это в Фейсбуке публикация. Получила 10 суток. Она написала: с лучшими людьми города! Кто в автозаке со мной: художник, два пианиста, инженер, преподаватель вуза, кандидат наук, научный сотрудник, тоже кандидат наук, кинорежиссёр, пиццамейкер, мотомеханик, печник, программист, ассистент генерального директора. Это реальный состав одного автозака».

В. Шендерович, «Эхо Москвы».

Да, на улицы не выходят сони тысяч, миллионы. На наши улицы выходят лучшие из них. Вот их, лучших, избивают, сажают в автозаки, пытают. Хотят загнать обратно в стойло.

Нет у революции конца. Продолжается отрицательная селекция. Если этих выловить, выбить, пересажать… Если заставить всех остальных одинаково мыслить, говорить хором и танцевать под одну музыку, то наступит хорошее одинаковое счастье.

А их, этих музыкантишек, мейерхольдиков и компьютерных хомячков можно переловить. Выдворить из страны. Это не трудно. Их же не так уж и много. Их, лучших, много не бывает. Кого-то можно и пристрелить.

Остальные заткнутся…

По детству-юности мечты мои, как и полагается, были довольно смелыми. Стать великим художником, музыкантом, писателем. Космонавтом почему-то не хотел. Мама хотела, чтобы я стал гинекологом.

И, когда сейчас вступил в «возраст дожития», вдобавок, в «группу риска», вместе с наркоманами и проститутками, то подумал, что с мечтами у меня всё сложилось очень даже и ничего. Правда, не стал я ни музыкантом, ни даже гинекологом, но написал с десяток рассказов, которые не стареют от времени. Я позволяю себе об этом так думать.

Стал ли я писателем? Тем более – великим? Сейчас это уже не имеет для меня никакого значения.

Обо мне хорошо отозвались люди, чей авторитет для меня выше всяких официальных признаний.

И – есть среди отзывов о незлобивом моём творчестве один, которым я дорожу не меньше, чем похвалами моих великих авторитетов.

Это – рецензия на мою первую книгу «На снегу розовый свет» оренбургского писателя Петра Краснова.

Кроме всего прочего, из него вдруг вырвалось: «…„вкусненький“ трупный яд Венички Ерофеева давно уже, по всему судя, в крови Дунаенко, и здесь стоит разве что посожалеть о его авторских возможностях, бывших когда-то, можно предполагать, неплохими…».

Оговорился ли, решил ли блеснуть глубоким знанием современной русской классики оренбургский писатель Пётр Краснов – судить не берусь. Но – как я ему благодарен, как признателен за эту оговорку!

Спасибо, Пётр Николаевич!

А у Венички Ерофеева сегодня памятная дата: тридцать лет, как его нет с нами.

Представить не мог, что когда-то окажусь знаком с его близкими друзьями – Анатолием Лейкиным, Мариной Глазовой. Они и сейчас рядом со мной, в Фейсбуке. Я счастлив этой дружбой.

И – вот отрывок из эссе о Марине Глазовой:

Анатолий Лейкин. «К новому сборнику стихов

Марины Глазовой».

Из разговора по телефону с Венедиктом

Ерофеевым:

ЛЕЙКИН: – Так в чем же чудо?

ЕРОФЕЕВ: – Ни в чем, а в ком. В МА-РИ-НЕ!.. – опять по слогам проскандировал собеседник.

Я уже знал, что Ерофеев обожает поэзию Цветаевой…

ЛЕЙКИН: – Верно, что-то еще не изданное?..

ЕРОФЕЕВ: – Уже тепло, но дальше, чую, похолодает. Да, она тоже Марина.

Но не Цветаева, а Глазова. И в России ее еще совсем не издавали.

А зря. Стихи того заслуживают. Я, пожалуй, включу ее в свою рукописную антологию. А за некоторые строчки налил бы ей полный стакан.

Такой высокой оценки – 250 граммов из 250 возможных – дотоле

заслужили у Вени только две поэтессы: Цветаева и Белла Ахмадулина.

Какие люди! Какой блистательный ряд: Венедикт Ерофеев, Марина Глазова, Анатолий Лейкин, Цветаева, Ахмадуллина!..

И – ещё отрывок из моей маленькой новеллы двадцатилетней давности:

«– Слушай, – зачитываю я ей из Ерофеева:

«Окно в Европу было открыто Петром в 1703г и 214 лет не закрывалось».

Я знаю, что Инне Сергеевне это должно понравиться, как и мне, и произношу фразы так, будто передаю чего-нибудь вкусненькое, чего попробовал сам и теперь хочу, чтобы и она ощутила этот замечательный вкус.

Я читаю ещё:

«А я глядел ей вслед и ронял янтарные слёзы».

«И ещё раз о том, что тяжёлое похмелье обучает гуманности, т.е. неспособности ударить во всех отношениях, и неспособности ответить на удар».