Виктор Курчевский - Побасёнки

Морозный воздух, как хрусталь, прозрачен,
Река струится резво подо льдом,
Безлистый лес стоит, ничуть не мрачен,
Мышиный писк на поле под скирдом.

Холмы сугробов белых, словно вата,
Своею пышностью затмили свежий хлеб,
Тростник, сквозь лед торчащий виновато,
Под брызгами морозными окреп.

Под снегом сосны вековые в два обхвата,
Зеркальный отблеск в санных бороздах,
И надпись на снегу мочой витиевато,
Под окнами дворца: «Король мудак!»…

«Что? Кто? Найти! Поймать!» —
Взревел король голодным чревом,
«То, чем писали – оторвать!»
Добавил он, объятый гневом.

«Злодея к вечеру изобличить!
Подлец, обгадил наше пробужденье.
Под стражу негодяя заключить,
Коли в уме имеет поврежденье!»

Мгновенно стража разбежалась по двору,
Но не искать врага – от короля укрыться,
Им склоки во дворце всегда не по нутру,
И наплевать им, кто на снег мочится.

Один начальник личной стражи начеку,
Ведь для него писюн – ступень в карьере,
Вот если руки скрутит он бунтовщику,
Тогда хоть в королевский туалет открыты двери!

Включив на максимум мозги, глаза и нюх,
Узнав, что видела и где ночная стража,
Подробно опросив всех королевских шлюх,
Начальник близко подошел к разгадке эпатажа.

Спустившись под окно, лизнув снежок,
Исследовав загиб струи витиеватый,
Вкруг надписи пройдя еще один кружок,
Теперь он знал, кто есть тут виноватый.

И шапку не сломив, с победным видом,
В покои короля без стука он вошел,
И, наступив на горло внутренним обидам,
Смиренно произнес с поклоном: «Я нашёл!»

Король, немного отошедший от обиды,
Скрывая чувства, рвущиеся изнутри,
Испытывая радость посильней либидо,
Кивнул по-королевски: «Говори».

Начальник, начертав знамение креста,
Чтоб оградить себя от праведного гнева,
Покорно молвил «Сир, моча шута,
А почерк, извините, нашей королевы!»

Рубил однажды дровосек над берегом бревно,
Внезапно вырвался топор, и топором на дно.
Заплакал горько дровосек, согнувшись над водой,
Никак теперь без топора не справиться с нуждой.

«О чем ты плачешь, дровосек? – раздался божий глас,
Могу помочь твоей беде, ответь мне без прикрас».
«Топор кормилец мой и друг, лежит на дне реки,
А без него я для семьи, равно, как без руки».

Господь, дослушав, достает топор из-под коряг,
Почти такой, чем дровосек, рубил надысь кругляк.
Почти такой, но не такой, а золотой топор,
«Нет – хмуро молвил дровосек, – не мой это прибор».

Тогда господь из-под воды, достал второй топор,
И прочитал у визави в глазах немой укор:
«Был из железа мой топор, а не из серебра,
Не нужно мне и задарма нечестного добра».

Топор железный достает, господь из-под воды,
И под конец урок дает, небесной доброты:
«За то, что ты не захотел нечестного добра,
Бери в награду от меня три этих топора».

И стал с тех пор наш дровосек в большом достатке жить,
И честным словом он теперь стал крепче дорожить.
И всё бы было хорошо, но вновь пришла беда:
Его жену, как тот топор, похитила вода.

Сидит опять на берегу, и горько слезы льет,
И перед ним, как в прошлый раз, всевышний
предстает.
«О чем сегодня плачешь ты, о чем ты слёзы льёшь?
О чем, скажи мне, не таясь, ты горько вопиёшь?»

«Да как же мне тут не вопить, как не рыдать
навзрыд,
Ведь облик милой мне жены навек рекою скрыт».
Господь промолвил: «Не беда, восполню я урон»,
И, не колеблясь, из воды достал Шарли́з Теро́н.

Душа вдовца, в который раз, судьбой потрясена,
Ну, а господь в упор спросил: «Твоя это жена?»
И дровосек, потупив взгляд, от наглого лганья,
Скрывая радость, отвечал: «Моя, господь, моя!»

И тут всевышний, закричав, всю рыбу распугал:
«Ведь ты был честным, дровосек, зачем же ты
солгал?»
Мужские логика и честь – особенный предмет,
И вот всевышнему какой дает истец ответ:

«Будь милосерден, господин, представь такой
расклад:
Я отказался от Шарлиз, чему ты был бы рад,
Тогда, как водится, уже, усилив каламбур,
Ты б, ни секунды не смутясь, достал бы Деми Мур,

И я бы снова отказался, и ты б достал мою жену,
И тут, когда бы я признался, её б отдал, но не одну!
Ты б мне отдал Терон и Мур, к моей единственной в придачу,
И я, представив сей расклад, от счастья, как от горя плачу.