Вячеслав Злобин-Алтайский - Провинциальная богема. Сборник прозы

Сквозь сон Анна изредка слышала хождение людей. Сон захватил ее стальным обручем, из которого вырываться не хотелось, и ей стоило большого усилия, чтобы поднять отяжелевшие слипшиеся веки. Она перевела дух…

Перед ней по-прежнему стоял красный гроб, а безжизненное лицо мужа было обращено в потолок, будто что-то искало там, наверху, не на земле.

За окном вставал рассвет. Зачирикали горластые воробьи, затявкали то здесь, то там цепные псы. Наступил последний день – день похорон.

Вера суетилась по хозяйству, заготавливая обед на поминки. Еще две соседки бегали то в магазин, то на рынок за продуктами и активно поддерживали кухонную суету.

За окном послышался рокот двигателя и свистящий звук тормозов. Приехал Петр. С ним был Геннадий. В эти дни они занимались организацией ритуальных дел. Заказывали гроб, памятник, оформляли документы о смерти, покупали венки и прочее.

Всякий раз, когда Петр появлялся в доме, Анна вздрагивала, ожидая чего-то неприятного, какой-то агрессии от него. Она не только чувствовала его неприязнь, но опасалась его тайной ненависти, которая, казалось, сидела глубоко в его душе.

Когда Петр вошел в комнату, Анна напряглась. Ей казалось, что ее начало потряхивать, она ждала от деверя всего чего угодно. Женщина стояла перед ним, как гномик, а глаза ее были полны скорби и страха. Петр знал, что она дерзкая и что никого никогда не боялась. Однако случай с мужем заставил ее трепетать, нервничать. Но не из боязни Ивановой смерти, не из боязни перед людьми и собственной совестью, а перед ним – свидетелем конца ее мужа. Она не могла защититься от Петра и страшилась жестоких укоров, резких слов или непредсказуемых действий. Хотела спрятаться улиткой в свою скорлупу, замкнуться. Но Петр хранил молчание и этим озадачивал. Какая-то незримая власть устанавливалась над ней. А он хотел, чтобы его молчание было пыткой для нее и загадкой.

Он бросил уставший взгляд на брата. Казалось, тот спал безмятежным младенческим сном. Из непостижимого и далекого бытия явилось Петру видение, когда брат был живой, близкий и родной…

Траурное убранство полупустой комнаты и терпкий запах оплавленного воска возвращали к реальности. Горько было смотреть на располневшее лицо Ивана, на приоткрытые холодные и скрюченные руки, притянутые на грудь, на крупные бугры век, скрывавшие его добрые при жизни глаза. Петр мялся, под сапогами скрипели лениво половицы, а Анна томительно ждала его дальнейших действий. Начинала злиться, а он все стоял, непредсказуемый и опасный.

– Как с могилой и машиной? – с трудом выдавила она из себя, наконец, найдя повод для разговора, чтобы прекратить напряженное укоризненное молчание Петра.

Тот с высоты своего роста взглянул на нее потухшим взором, развернулся к выходу и ответил:

– Сейчас еду… Всё порешаем…

Когда он вышел из дома, Анна перевела дух и, посмотрев вслед удаляющемуся автомобилю, пробурчала: «Гадина!»

Вскоре пошел народ.

Анна сидела у изголовья покойника, недвижимая и маленькая, уставившись холодными глазами в жалкий лик мужа. Она ловила на себе осуждающие взгляды соседей, родственников и чувствовала, как взгляды эти прожигают не только ее тело, но и душу. Все жалели Ивана, а она, живая, их не занимала, просто не существовала для многих, потому что в ней они не видели сердечности, которая всегда была у того, кто лежал сейчас в гробу. Причина трагедии заложена была в этом – так им хотелось думать.

Анна боялась поднимать лицо – она хотела выглядеть несчастной и жалкой. Она не рыдала, хотя все на это надеялись, чтобы хоть как-то оправдать ее черствость. Но она сидела неприкаянной, отрешившись от витающего над ней суда человеческого.

У некоторых присутствующих все же возникло сострадание к ней. Эти люди жалели и Ивана, и Анну, печалясь, что жизнь их не сложилась, мало того – распалась так трагически.

Бабки жалобно нашептывали:

– Поплачь, Анна, поплачь… Легчее станет.

Анне не было тяжело на душе, лишь иногда, как порыв ветра, всплывала невесть из какого далека ностальгическая тоска. Она укоризненно щемила сердце, но вскоре отпускала… Женщине было тяжело физически. Сидеть часами перед людьми неподвижно, как на смотринах, выглядеть подавленной и горемычной – несладкая для нее участь. Усталость вызывала раздражение от всего: от любопытных, испытующих взоров соседей, от ноющей боли в пояснице, от легкого трупного запаха и всей этой траурной обстановки. Ее также нервировали перспективы на сегодня. Длинный, бесконечный день надо превозмочь: и похороны, и кладбище, и суетные поминки! Мучили досада и печаль. И не сбежать никуда от этих тягучих, угрюмых ритуалов.