Эдуард Струков - Оно мне было надо. Вертикальные мемуары

что теперь-то он находится в полной безопасности.

Между тем лесок странным образом преобразился,

в нём словно зажгли праздничное освещение —

услышав за спиной странное шипение и треск,

Степанов ощутил присутствие чего-то необычного.

Он медленно повернул голову налево и обмер —

буквально в десятке метров от него

метался в воздухе искрящийся белый шар ,

непонятно, как и откуда здесь взявшийся.

Лесок делила надвое старая заросшая дорога,

над которой судорожно рыскало туда-сюда

нечто обжигающе светлое и очень страшное

размерами примерно с футбольный мяч.

Степанов никогда не видел шаровой молнии,

но много слыхал о ней от местных пацанов.

Он испугался и затаился, боясь пошевелиться —

в поведении рыскающего по лесочку «мяча»

было что-то нервозное, звериное, угрожающее —

ему захотелось выскочить из дедовых сапог

и бежать отсюда куда глаза глядят —

босым ему бежалось бы куда быстрее.

Овцы замерли у его ног, словно каменные,

Степанов увидел их неистово выпученные глаза,

прочёл в них безнадёжную покорность судьбе —

он сам теперь еле сдерживал себя в руках,

стараясь не смотреть на зловещий шар,

который то метался как заполошный,

то замирал, словно к чему-то прислушиваясь.

А потом жуткий сгусток света вдруг исчез.

Пропал, словно его никогда и не было.

Сколько это продлилось – минуты, секунды?

Степанов не помнил. Страх стёр его память.

Ноги не слушались, руки дрожали, голос тоже,

он пытался прокашляться – не получалось.

Между тем дождь стих, небо разом просветлело,

коровы медленно зашевелились,

тяжело вставая с колен враскачку,

потянулись одна за одной на луг,

где в лучах вывалившегося из туч яркого солнца

сверкала рясная зелёная трава.

Степанов откинул капюшон и зажмурился,

подставив мокрое лицо свежему летнему ветерку.

Овцы послушно шли за ним по пятам,

стараясь не отставать от боевого командира,

и так радостно орали своё любимое «бэ-э-э»,

что Степанов захохотал – вы ж мои хорошие…

Через полчаса он почти забыл об увиденном,

начиная уже сильно сомневаться,

не причудилось ли ему всё случившееся —

пока не оторопел, увидев ту самую одинокую сосну,

расщепленную сверху донизу

безжалостным и страшным ударом,

нанесённым откуда-то с небесных высот.

Председателя местного сельсовета

Николая Ивановича Сыродеева

в деревне издавна недолюбливали —

ещё в войну прославился он доносами

на возвращавшихся с фронта мужиков,

опасался конкуренции, так сказать,

оттого и возводил напраслину

на кого только ни придётся.

Смертным боем лупили бы его за это мужики,

но сельсоветчик на длинных ногах-ходулях

всегда легко уходил от расправы,

прячась за высоким глухим забором

своего большого серого дома,

стоявшего посреди деревни.

У самого Сыродеева повоевать

слишком долго не получилось,

поговаривали в деревне бабы,

что дал он военврачу на лапу,

чтоб комиссовали поскорее

по причине незначительного ранения,

за что фронтовики его и презирали,

а он, понимая правоту их подозрений,

только скрипел зубами от ненависти,

строча доносы на всех своих врагов.

Так вот, подличая и интригуя,

пережил он и фронтовиков, и Сталина, и Брежнева,

гордо вышагивая каждый день

посреди деревенской улицы

со своей знаменитой слащавой ухмылочкой —

мол, знаю, знаю я всё про вас,

дорогие мои односельчане…

Дед Степанова вёл с сельсоветчиком войну

не на жизнь, а на смерть —

много лет писал Сыродеев доносы на деда,

а дед строчил кляузы на друга Кольку—

вся эта многолетняя тяжба

совсем не мешала им раскланиваться,

совместно выпивать, обниматься —

друзей у Сыродеева и так было мало,

дружба с сельским фельдшером

ещё никогда никому не мешала,

дед же выказывал власти почёт и уважение,

не забывая материть при этом шёпотом почём зря.

Сыродеевы чувствовали себя в деревне

самыми настоящими хозяевами,

их нахрапистая невестка пошла по партийной линии,

туповатый сын метил в директора местной школы,

сама же супруга Мария Ивановна,

высокая статная женщина с ясным чистым лицом,

заведовала испокон веку сельским магазином —

вся деревня кланялась ей в пояс,

чтобы не обделила Маруська не дай Бог

хлебом, постным маслом и «пясочком»,