Екатерина Гейзерих - Охра

– Никакого полета фантазии, ты только представь. Держала бы в неведении одного, потом другого, сходила бы полетать с одним, а потом и с другим, – ворчала потом одна из голубих со своей товаркой, – А она что сделала?! Она им предложила остаться друзьями! Говорит с ними о политике. Говорит с ними об ин-но-ва-циях! Только подумай. С самцами. Представляешь, она и нам, птицам, предлагает оставаться дома зимой. Что в голове у этой дуры?!

Птица, отказавшая самцу, да ещё Ворону, вызывала недоверие. Ей больше не задавали вопросов. И Охра угасла, скрылась в тени, как припрятанный меж ветвей второй том "Поэтики" Аристотеля – никто её больше не искал и не замечал.

Когда птицы наконец избавились от Охры, добившись, чтобы она никогда не приходила к ним после работы на чаепития с украденными из пышечной на Конюшенной объедками пышек, райский мир зажил прежней жизнью. Утки собирали званые ужины. Гусыни вальяжно ходили туда и сюда, чаще туда, чем сюда, разумеется. Синички плели интрижки, воробьихи выбирали летние наряды, самка глухаря умоляла сыграть с ней партию в покер, канарейки пели трели, малиновки изучали, как сделать так, чтобы мужья им не изменяли, прилетая на несколько месяцев раньше. У всех было занятие, даже у павлиних, хоть их жизнь и была самой вольготной. Спи себе вокруг трона, просыпайся на завтрак в четыре часа дня, пощипывай виноград да гранатные семечки. Павлинихи несли вахту, ежедневно по очереди расхваливая мужа, однако в остальное время были смертельно свободны. Говорят, каждая из них пыталась начать свой бизнес, однако они потерпели крушение одна за другой, ведь они не пускали в свой круг никого из других птиц "веткой пониже". Количество покупателей было ограничено числом самих павлиних. Со временем любой бизнес превращался в круговую поруку, где каждая из них покупала что-то у другой и безмерно расхваливала чужие творения, чтобы привлечь как можно больше внимания к себе самой. Светское болото, одним словом. Птичий рай.

Иногда птички вспоминали о потомстве, но старались как можно быстрее выпнуть птенцов из гнезда, чтобы к осени те уже летели с ними. Казалось, что больше всего возятся с детьми кукушки, пытаясь подкинуть потомство то одним, то другим товаркам. Птенцы росли самостоятельно, занятые бесчисленным количеством "важных" и "полезных" навыков для светской жизни. Как то: античной литературой, игрой на музыкальных инструментах, изучением экзотических языков вроде китайского и хинди, дебатах о Платоне, Аристотеле, Софокле, фехтовании и столовом этикете. Птенцы умели правильно сплёвывать косточки от вишни, однако чем старше они становились, тем стыднее казалось обладать полученными навыками. К счастью переходный возраст брал своё, и Софокл подвергался остракизму легко и беззаботно, оставляя место для легких разговоров о погоде и нарядах.

Самцы в райском мире имели еще меньше забот, чем дети. Самцам надлежало искать блестяшки, ракушки и каменья, чтобы украсить жилища и создать в занебесье нечто среднее между православным храмом и галереей высокого искусства для эпилептиков. Иногда самцы отколупывали звёзды, но небесные фонари прожигали гнёзда – пришлось возвращать обратно. Чем богаче было украшено жилище, тем красивее считалась его хозяйка, оттого самцы почти не появлялись на мероприятиях, пребывая в вечном поиске. Меньше всего вклада вносили гуси, они считали себя выше всяких побрякушек, жильё ценили скромное, добротное. Однако же их протяжное горловое "га" сильно бодрило коллектив, и гусыни им всё прощали. Гуси важно колыхались в низинах райского мира, прилетая ненадолго – их ждали сочные травы и деревенские просторы, чему гуси были рады. "Га" – говорил главный гусь и выбивал щепки из огромного дерева, что служило укрытием для райского мира. Щепки летели во все стороны, а павлин гневался – паркет из драгоценных пород дерева, украденный из Екатерининского дворца в эпоху войны, и без того еле держался под сотнями тысяч птичьих когтей.

Как в любом приличном светском обществе, среди птиц вольготно приютилась и оппозиция. Разумеется, положительно настроенная. Два попугайчика-анархиста Карл и Юнг, по сути своей породы желающие выделяться из серых масс, оттого оставаясь в самых что ни на есть массовых низинах, жили когда-то в Купчино, но в прекрасный знойный день, когда душно было так, что хоть легкие заново надувай, они сбежали из сытых клеток навстречу свободе. Как попугайчики долетели до Великого древа, никто не знает. Но вписались Карл и Юнг, как родные – не бывает достаточно шутов при дворе. Ежели Ворон был птицей скрытной, недоброжелательной к окружению, мечтавшей завести потомство от преданно единственно любимой самки, то попугайчики жили напоказ, как любые иммигранты, познавшие все прелести переезда, но не готовые вернуться назад то ли из гордости, то ли по другой причине.