Алексей Евстафьев - Страшные сказки

Тут кто-то из милицейских мужичков чихнул, и сразу понятно стало, что покойница про себя правду сказала – завсегда милицейские товарищи чихают, когда люди правду говорят. Но одно дело, когда люди по ночам куролесят, а тут покойница. Страшное дело, надо сказать, когда граждане, опочившие в бозе, в милицию сами приходят. Затаились мужички за дверьми учреждения, дышать боятся.

И тут девица-покойница опомнилась. Прислушалась к зову сердца. «Пойду-ка я, – думает. – к старопрежнему молодцу, что колечки мне на именины дарил. Вот ежели он меня раньше любил крепко, то пускай теперь к себе домой приглашает поиграть.» И пришла она к этому самому молодцу, села против окошка, пригорюнилась.

А тот тоже сидит у себя, в избе, у окна, припозднился. Пишет какую-то свою писульку по необходимости, и вроде как ничего постороннего не замечает. Вроде как сильно занят делом.

Она и говорит:

– Хватит белиберду строчить, бумагу портить, давай-ка с мёртвой девкой в игры веселиться!!!

И прямо в окно к нему лезет.

– Э нет, девонька, так у нас с тобой игры не заладятся. – схватил молодец со стола ножичек и принялся им в покойницу тыкать со всей мочи, чтоб она в окно не лезла. А та лезет. И ножичком не протыкивается.

Он тогда работника разбудил, который в сенях на полатях спал, и рассказал, что тут творится немыслимое. И они похватали топоры и пошли покойницу убивать насовсем. Надо сказать, что очень сильно они этим убийственным делом занимались, очень старательно. Да только всё мимо промахивались. Работник, как догадался, что покойницу топором не прошибёшь, так зачурался во всю и побежал куда-то прятаться. Испугался. что покойница его съест. Мертвецы-то известные обжоры – завсегда на кладбищах подъедают всё, что плохо лежит.

А она говорит молодцу старопрежнему:

– Мой милый да любезный, сам теперь видишь, что со мной не справиться. Вот возьми меня и женись на мне, а я тебя не съем.

– Ну, поклянись, что не врёшь. – тот даже ружьё где-то добыл и на покойницу нацелил.

– Матерью клянусь. – говорит.

– Чьей матерью? – спрашивает.

– Давай, – говорит. – сперва своей матерью поклянусь, а потом, если захочешь, и твоей поклянусь.

Вот и ладно.

Он тогда её приобнял, чмокнул в щёчку, а она ему сказала:

– Ты меня гораздо не прижимай, мои косточки належались, не крепки ещё косточки. Потом как-нибудь наприжимаемся.

Он тогда работника прочь прогнал, а девицу взял в сою избу, замкнул в сенях на горнице и держал восемь недель, никому не показывая. И наигрались они за это время волю – само собой.

Потом пошли они в церковь, чтоб законным образом жениться, и чтоб всем добрым людям на глаза показываться без возражений. По округе-то разные слухи пошли, разные сплетни принялись ферментировать. У некоторых несознательных бабёнок языки этакую беспутную дребедень понесли, что у иного добропорядочного гражданина волосы дыбом вставали. Иные граждане, обозлившись на несознанку, вилы схватили и пообещали, что девицу забьют насмерть. Чтоб совсем ничего такого не было.

И милиция помалкивает. Только объявление у себя на дверях вывесила, дескать, пропала собака, а нашедшему обещано вознаграждение. Так чего её искать – собаку-то эту?.. Вон она у помойки шляется, хвостом вертит.

Вот этот молодец с девицей и пришли к самой церкви, оделись в подвенечные наряды. Смотрят: а всё вроде тут также, как раньше, а что-то вроде и не так. На самой паперти церковной не нищий калика перехожий руку тянет, а поп местный грязными патлами по ветру развевает и рваной рясой пыль столбом завивает.

– Батюшка, – спрашивают молодожёны наши. – что такое с тобой сталось?

– Подайте, – говорит. – мне копеечку на пропитание. Да такую, которая на рупь золотом похожая. Подайте, – говорит. – мне яблочка наливного, медку сладенького да икорки стерляжьей!..

А вот про то, что христом-богом надо просить – про то вслух не говорит. И глазёнками зыркает самым жадным образом. Вроде даже зубами поклацывает. А вокруг колоколенки вороны чернящего света кружатся-вертятся с харкающим карканьем, галдят какую-то свою дрянь несусветную. Крылами крест на маковке затемняют. А когда эти жених с невестой пригляделись, то увидели, что вовсе на маковке не православный крест выступает, а странная загогулина в виде двух копытов и двух рогов с торчащим сверху хвостом.

– Это что ж такое за безобразие? – спрашивает девица у попа, а тот разъяснить ничего не может.

И вот двери в церковь с гулким стуком отворились, знобящего сквозняка на волю выпустили и – с диковатым резким хохотом – молодожёнов вовнутрь пропустили. Те видят: тут и маменька с папенькой девицыны стоят, и муж ейный бывший на коленках у алтаря о чём-то бубнит, и всякие соседи с соседками по углам торчат безмолвно, только тихо покачиваются да головами кивают ехидным мановением. А по стенам, вместо икон, чьи-то косточки развешены, и будто бы по ним махонькие жадные пауки ползают и зубы натачивают.