Олег Синельник - Мандрапапупа, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного

С его слов выходило, что данный персонаж – личность настолько неординарная, что и проживает он не как все нормальные люди в доме или квартире, а внутри электроподстанции, то бишь трансформаторной будки, которую местные мистики окрестили «виллой «Моррисвилль».

– Да ты не переживай! – успокоил меня Макарыч. – Там оборудование давно демонтировано. Самые опасные предметы – это Володькина бритва и кипятильник. Конечно, от его главного оружия – острого языка – никто не застрахован. Даже я. Он, вообще-то, как и мы – художник. Так что человек, в принципе, мирный. Но ты при нём лучше помалкивай. Захочешь чего спросить – спрашивай у меня. Просто так, на всякий случай.

– А Кочерга – это фамилия или кличка? – спросил я.

– Кочерга – это бич Божий. – серьёзно сказал Стожар.

Мы подошли к высокому и узкому кирпичному строению, возвышавшемуся подле зловещей могилы князя Чёрного. Обычная подстанция, на которую днём я не обратил бы внимания, в этот поздний час она казалась эдакой сradle of filth, куском старинного замка с привидениями. Тяжелая деревянная дверь будки распахнулась, с треском ударившись о стену. На нас хлынул яркий поток света, а из него раздался весёлый звонкий голос, казалось, принадлежавший человеку моего возраста, а мне в ту пору было 25.

– Полюбуйтесь на пассажиров! Легки на помине! Только о них подумал и на тебе – занесла нелёгкая! Подымайтесь на борт, присаживайтесь – в ногах ведь правды нет, но нет её и выше клотика!

Голос был мне знаком. Его обладатель сегодня наведывался к Макарычу в разгар возлияний, негромко поздоровался, сходу махнул стакан, предложенный кем-то из гостей, перекинулся с Гогой парой слов и вышел, забрав с собой чью-то блондинку.

Я поймал себя на мысли, что он не похож ни на кого из известных мне людей. Удивительно, но спустя много лет впечатление не поменялось. При кажущейся внешней простоте его типаж остаётся по-прежнему уникальным. Очевидно, это некое свойство, присущее специальным личностям, их своеобразная визитная карточка. Припоминаю, впрочем: однажды видел шарж на актёра Чекана из «Неуловимых», где благодаря гротеску черт персонаж отмечен печатью изрядной кочергинскости.

В тесном, ярко освещённом помещении пахло куревом, сухим деревом, масляными красками и уайт-спиритом. Из белых стен, сродни застрявшим соплеменникам Вия, на разной высоте торчали причудливо покорёженные скобы, крюки, кронштейны и обрывки кабелей. Привычный запах мастерской подействовал успокаивающе. Будка Кочерги уже не казалась мне колыбелью кошмаров, и я с интересом стал разглядывать её убранство.

Повсюду было развешано множество вырезок с белокурыми красотками, преимущественно, из зарубежных эротических журналов и газет 60-70-х годов. Между ними попадались чёрно-белые фотокарточки с аналогичными красотками, какие-то карандашные почеркушки с женскими профилями и другими, весьма откровенно обозначенными прелестями прекрасной половины человечества, сделанные, судя по единому стилю исполнения, рукой хозяина помещения. Невооружённым глазом было видно, что Кочерга фанатеет от блондинок с объёмными формами. Местами, среди рисунков и фотографий попадались изображения пауков в коронах и мантиях. Ещё там были цитаты, написанные аккуратными печатными буквами на разноцветных клочках бумаги. Запомнилась та из них, что висела выше других, и была написана красным фломастером на большом обрывке ватмана:

«Мы должны защитить существование народа и будущее детей, чтобы красота Белой Женщины никогда не исчезла с лица земли!» (Дэвид Лэйн).

На маленьком шахматном столике, притулившемся в углу будки, в прозрачной пластиковой коробке покоилось тело необычно большого, лаково отливающего чёрно-красным глянцем паука-каракурта с традиционными 13-ю пятнами на брюхе. В инсталляции было что-то отталкивающее и завораживающее одновременно. Я хотел проверить настоящий ли паук или игрушка, но, заметив возражающий жест Стожара, не стал этого делать.

Среди покрывавшей стены мешанины из грудей, задов, ручек, личиков, ножек, ляжек и посвящённых этим деталям цитат диссонансом выделялся коллаж «Ваша лампа, товарищ Алладин!», сделанный на основе пожелтевшего советского плаката.

– А почему имя Аладдин написано с ошибкой? – спросил я Стожара, помня о его наставлении.

– Никакой ошибки. – ответил Кочерга уже не юношеским тенорком, а хрипловатым баритоном. – Смысл в том, что зеленоглазый Хидр одалживает волшебную лампу, содержащую светоч Разума, тому, чьё имя означает «Аллах один». Тому, кто в одиночку, с именем Всевышнего на устах, смело скользит в потёмках мировой Vagina Dentata, высекая божественный огонь, каждая искра которого обращается в крупицу золота 666-й пробы и тут же оседает в небесном оффшоре. Вспахивая нефрит долговой ямы Познания, Алладин отрабатывает свои долги, в том числе и заём, полученный от Хидр-фонда. Он должен спешить, ибо смертному неведом день и час, когда папаша Хидр включит свой гамбургский счётчик и тот накрутит бедному пахарю такие астрологические проценты, которые при хорошем раскладе звёзд удастся полностью погасить лишь в следующей жизни.