Акоп Паронян - Высокочтимые попрошайки

Едва только носильщики постучались, дверь отворилась, и перед ними предстала пожилая женщина с длинным смуглым лицом, которое было сплошь исчёркано временем – точно так, как редактор еженедельника «Масис» 3исчёркивает рукопись в четыре строчки, сообщающую о чьей-то кончине либо о чьей-то женитьбе. Носильщики, переступив за дверь, опустили свои ноши на пол и принялись вытирать физиономии.

– Это вещи Абисогома-аги, конечно? – спросила морщинистая женщина, оглядывая носильщиков.

– Он себя не назвал, – ответил один из носильщиков, обтирая грязным платком голову.

– Какой он с виду?

– На нём был плащ, балахон какой-то.

– Светлый? Тёмный?

– Нет, чёрный.

– Чёрный?

– Да, но хороший, окрутишься – не озябнешь и в лютую стужу.

– Да как ты смеешь! Ты кого это окрутить собираешься? Я не из тех дам, которые… понимаешь? – возмущённо проговорила пожилая женщина, подчёркивая каждое своё слово.

– Я ведь ничего худого не сказал… Ну, окрутишься. Ну и что, разве это плохо? – отвечал носильщик, расстилая на стуле намокший платок.

– Плохо, хуже всего на свете…

– Не знаю. Этакие хитроумные штучки в моей голове не укладываются.

– Сейчас я уложу. Скажи-ка на милость, ты знаешь меня?

– Если б ты окрутилась, разве повредила б себе?

– У меня есть муж!

– Одно дело – муж, а другое дело – он. Ведь он греет! Скажем, захотела ты вдруг зимой среди ночи на двор выйти, – не мужа ведь на спину себе набросишь, а его.

– Абисогома-агу?

– Балахон, хозяйка, балахон!

– Значит, ты всё время про его пальто говорил?

– Разве я о чём-то другом говорил? А ты думала, не про балахон?

– Думала, говоришь, что я могла бы с Абисогомом-агой окрутиться, обвенчаться, значит.

– Господи! Ах. ты, господи! – завздыхал носильщик и сдёрнул со стула платок.

Удовлетворившись столь убедительным объяснением носильщика, пожилая дама повелительным тоном распорядилась:

– Постель и сундуки снесите наверх.

Носильщики с покорностью взяли вещи Абисогома-аги в руки и едва ступили на лестницу, как хозяйка дома закричала:

– Вы что, из деревни пришли?

– Нет, с главной улицы.

– Знаю, а если не из деревни, как же вы в таких башмаках наверх поднимаетесь?

– Других башмаков у нас нет.

– Чего уставились на меня? Чего не разуваетесь?

– Не кричи, хозяйка, не глухие мы, сейчас разуемся.

И они сняли свои драные башмаки, которые оказались куда чище ног.

– И с этими ногами хотите наверх взобраться? – снова запротестовала хозяйка.

– Других у нас нет, – ответили носильщики с таким жалким видом, будто по причине своей бедности они могут иметь только по две ноги, в то время как у богачей по четыре ноги, а то и по пять или шесть.

– Спускайтесь! Поставьте всё на пол! Я сама отнесу.

– Так будет ещё лучше.

– Ах, во всём виноват мой муж… На службу не ходит, а по целым дням в кофейнях посиживает, про национальные дела тараторит, не видит, в каком я положении… Вот я и вынуждена постояльцев держать… – проворчала про себя хозяйка и, схватив лежавшую у порога мокрую тряпку, начала вытирать ступеньку лестницы.

– Нам ждать, хозяйка?

– Был бы он с головой, – продолжала она про себя, – жила бы я сейчас, как царица. Благо ни детей не дал нам бог, ни домочадцев… Одно у него на уме – квартальный совет 4… Только и делает, что или помогает кому-то войти в этот совет, или, наоборот, помешать старается… Пропади они пропадом, эти члены совета! От них все наши беды… Тебе не всё ли равно, чудак ты этакий, кто в совете твоём сидит? Ты, что ли, за дела наши национальные в ответе? Ну и ну!

– Хозяйка, дай нам наши деньги, и мы уйдём, не будем здесь торчать, – сказали носильщики.

– Приходите завтра, – ответила хозяйка, и носильщики, давно уже привыкшие к слову «завтра», молча вышли.

– Носится с этим своим советом, – снова заговорила расстроившаяся женщина, – и всё некогда подумать хотя бы, что человеку, кроме хлеба, и мясо полагается, и масло полагается, и рис; ему ещё и уголь, и дрова нужны, без них тоже не обойдёшься… Обо всём этом он и слышать не хочет, благоверный-то мой, уходит чуть свет, возвращается вечером… Вот гость приехал, сейчас явится, ну, известно, поесть захочет, и, значит, чем-то накормить его надо, а у нас хоть шаром покати, потому что супруг мой ни кусочка мяса или рыбы какой домой не приносит. Кроме россказней про совет да про его членов, ничего в этом доме нет. Каждый вечер…

Нарекания и жалобы хозяйки тут прервались, ибо дверь распахнулась, и в дом вошёл человек лет семидесяти и, улыбаясь, отвесил поклон. Этот человек был её супругом. Его морщинистый, с залысинами лоб чрезмерно выдавался вперёд, глаза помигивали, и вид у него был такой, словно кто-то его щекочет.